"Я.И.Гройсман, Г.П.Корнилова. Встречи в зале ожидания: воспоминания о Булате Окуджаве " - читать интересную книгу автора

третьих суток он нам сказал при свидании (еще свидания давали!), что был
момент, когда он подписал бы что угодно. Разница была у нас с Булатом лишь в
том, что его отца арестовали в феврале 37-го года, а моего - в конце 36-го
(каждый год я эту дату вспоминаю - 9 декабря 1936-го) и сослали с такой
формулировкой: "без права переписки". Миллионы людей - миллионы! - потом
просто пропали без вести с этой формулировкой, без суда и следствия. Вернее,
суд был и дал моему отцу пять лет, но потом его расстреляли. Знаменитые
гаранинские расстрелы - был такой Гаранин, почетный энкавэдэшник, который
самолично, из своего пистолета, расстреливал каждого десятого, каждого
двадцатого...
О гибели отца я узнал значительно позже. А мою мать вместе со мной и
сестрой сослали в Среднюю Азию. Дали нам три дня на сборы... Надо вам
сказать, это была вторая большая волна высылки из Петербурга. Дело в том,
что Петербург - один из самых несчастных городов, наиболее пострадавший от
большевиков. Потому что, начиная с 17-го, начались просто расстрелы -
дворян, людей духовного звания, интеллигенции, монахов, высылки. Тогда
только образовался печально знаменитый Соловецкий лагерь, который в основном
рекрутировался из населения Петербурга... Крупные писатели, ученые, поэты,
священники, не говоря уже об офицерстве. Кто хоть чуть-чуть был причастен к
старому режиму, редко выживал...
Самая крупная волна высылок началась, когда убили Кирова, - в декабре
34-го. Да, это было начало большого террора - у нас, например, полдома
мужчин было арестовано. Я говорю о Ленинграде и хочу, чтобы это попало в
книгу, потому что, хоть это и отступление от темы, но это та эпоха, в
которой мы с Окуджавой взрослели, это то, что нас сближало, - общая боль,
судьба...
К сожалению, теперь чем дальше, тем больше стараются о страшных
преступлениях режима забыть. Но сказал же кто-то из великих: кто забывает
свое прошлое, обречен пережить его снова. Этого забывать нельзя. И мы с
Булатом были из тех, кто не забывал, откуда мы родом... Нет, мы не были
активными противниками строя, не были антисоветчиками. Мы были патриотами
своей страны, своей истории. Еще чуть-чуть, наверное, и мы могли бы стать
диссидентами. Во всяком случае мы им очень сочувствовали... Поэтому всю
литературу, которая тогда начала выходить в самиздате, мы читали, знали и
через гул глушилок слушали "радиоголоса" из-за рубежа...
Конечно, там тоже была своя пропаганда, но хуже того, что мы видели
здесь, ничего быть не могло. Мы это хорошо знали, работая, так сказать, на
идеологическом фронте - имея дело с кино. Мы же оба помнили, каким диким,
совершенно идиотским преследованиям подвергалось малейшее слово. Это
называлось: "аллюзия". Среди киношников гуляла такая шутка. Картина ведь
проходила несколько инстанций, ее резали, снова возвращали... Обком партии
не был последней инстанцией, после него везли в Москву. Так вот шутка:
собирается Комитет по делам искусств, смотрят кино, и главный редактор
говорит: "Зачем у вас так долго облака плывут, переходите сразу на
действие". Режиссер: "Нет, мне это нужно для создания настроения". Ему:
"Зачем вам настроение? Зритель смотрит на эти облака и думает: "А наш
Брежнев - говно". Ну да, чтобы человек ни о чем не думал. Вот такая
атмосфера была. Да, все были "за", и каждый в отдельности - против. Вот что
нас связывало.
А период оттепели быстро кончился. Хрущев ведь был человек очень