"Я.И.Гройсман, Г.П.Корнилова. Встречи в зале ожидания: воспоминания о Булате Окуджаве " - читать интересную книгу автора

В доме Цветаевой в Москве - вечер памяти Бориса Чичибабина. Девять
дней. Мы стоим с Булатом в задней комнатке и молчим. Так бывало. Хочется
сказать многое, однако чувства, которые тобой овладевают, кажутся тебе
недостаточными для того, чтобы выразить их вслух. И слова не находятся.
Остается - молчание. Но оно не отчуждает, а странным образом сближает нас, и
разговор как будто происходит, душевное движение возникает - только
безмолвно.

Как много, представьте себе, доброты
в молчанье,
в молчанье.

К нам подходит Саша Аронов <Александр Аронов (1934-2001) - поэт,
журналист (ред.).>, почти весело говорит о своих злосчастьях, и мы
улыбаемся... Почему? Может быть, оттого, что, и живых, и ушедших, нас
связывает нечто, над чем судьба не властна, какое-то надмирное чувство
родственной тебе души, пребывающей с тобой всегда, независимо от того, по ту
или по эту сторону горизонта остаешься ты сам.
Теперь, когда нет Булата, я преувеличил бы, сказав, что с годами образ
его лишь укрупняется в моей памяти. Нет. Распалась та "злоба дневи", что
придавала такую остроту его песням; сложилось иное "зло", на которое не
хватает ни их ироничности, ни их утешающего лиризма. Это Пастернак не знал,
"какое, милые, у нас тысячелетье на дворе". А Булат знал не только какое
тысячелетье, но и какой год, день, час, минута. Но вопрос: должны ли часы
отягощать запястье поэта? Не приглушается ли собственный пульс их торопливым
биеньем? Без них есть риск впасть в безвременье, но зато и есть шанс
коснуться вечного. Впрочем, кто коснется, а кто нет, судить не нам. Это
решает совсем иная инстанция, не имеющая отношения к нашим притязаниям на
последнюю правоту. А пока время расставляет свои акценты, наша благодарность
тому, кто бережно и неуловимо вызвал в нас то сокровенное, что наполнило
душу музыкой любви и печали, сердечной радости и чистых упований.

Ни о чем я не вспомню сегодня, уволь,
лишь о том, что однажды, родное оплакав,
твое имя откликнулось в нас, как пароль,
и к Москве обернулся взволнованный Краков.
Мы и знать не могли, что нас ждет впереди.
Мы и ведать не ведали, кто к нам стучится, -
только каждый почувствовал: слева в груди
всколыхнулась какая-то райская птица.
Что-то было такое в повадке ее...
Воздух делался звонче и небо богаче,
в Бытие превращалось скупое бытье.
Мы ее полюбили, а как же иначе?
И когда угасал невесомый полет
и слова утешенья вдали замирали,
как под ласковый кров, укрывались мы под
крылья тайной надежды и ясной печали.
Эти струны, покорные певчим перстам,