"Иржи Грошек. Файф-о-клок" - читать интересную книгу автора

Английский, немецкий, французский, еврейский, новозеландский... "А
сколько в Европе вообще языков?" - "Ну, давай напишем - переведена на
восемь!" Иначе книга не становилась в серию, что для оптовых покупателей -
неблагонадежно. "Вроде чего этот роман?" - "Вроде - хрен его знает!" Ибо
отдельностоящий автор вызывает подозрения. "При чем здесь мужской балет?" -
удивился директор, когда прочитал нашу "автобиографию". Мужской балет?.. А
чем же мы еще занимались?!!
"Там! Тра-та, та-та! Там-там! Тра-та, та-та! Там-там! Тра-та-та-та-та!"
Мы с Редактором составляли литературный кроссворд. Взяли и присобачили
замечание дамы-корректора на обложку... "Пунктуация как у всех сбрендивших
авторов..." - сказал "Der Spiegel". Никто ведь не рассчитывал на
переиздание, а семь тысяч экземпляров для нашей огромной страны - сущая
ерунда. "Россия! Слышишь этот звук?! Пук..." То есть никто не думал о более
громких перспективах, чем подпустить шипунка в литературное сообщество.
"Перевод с чешского - А. Владимировой".
Но возникает вопрос: почему директор известного и уважаемого
издательства смотрел сквозь пальцы на наши телодвижения?! Не знаю, не
знаю... От постоянного общения с художественной литературой кто хочешь
сбрендит. "Вам хочется серий?! Их есть у меня!" Зато мы с Редактором
резвились аки дети. "Автором разыграна историческая шизофрения!" - сообщала
"Corriera della Sera".
А месяца через три после выхода романа русский сектор Интернета
наводнили всевозможные статьи, посвященные этому "явлению мировой
литературы". Кое-кто обиделся на "Der Spiegel", который нелестно отозвался о
бывшем социалистическом содружестве. "Сбрендивший, да не типично!" -
возражали они... Поборники нравственности находили мой роман слишком
откровенным - "Историография с порнографией!" Однако никто не сомневался,
что автор - "чешский", а перевод - "хороший"... А. Владимировой... Я в
недоумении чесал репу и наблюдал за развитием событий. С утра пораньше
заходил в Интернет - "Ну, че тут можно про нашего дурачка почитать?" - и
обнаруживал каждый раз "че"-нибудь новенькое и неожиданное...
"Чешский мальчик, оказывается, тоже спал с собственной матерью, а
современная Валерия похотлива даже больше, чем римская Валерия Мессалина!" Я
снова чесал репу, тщательно перепроверяя - о каком романе ведется речь?!
Откуда берутся такие выводы и междометия?! "Ах! Ба! Фи! Ого! Эх! Нах!" И
название книги, и пунктуация, и псевдоним - были на месте, но смысл романа
искажался в рецензиях до неузнаваемости. Ибо, по моему глубокому убеждению,
никакой порнографии в тексте не было, не говоря уже об эротике.
Нечто подобное случилось со мною при поступлении в Литературный
институт имени Алексея Максимовитча Горького. Собственно говоря - или
Максима Горького, или Алексея Максимовича Пешкова, но дело сейчас не в
этом... На собеседовании мне задали вопрос:
- Как вы относитесь к великому русскому сатирику Салтыкову-Щедрину?
- Никак! - отвечал я.
- Да как же так?! - не унимался источник вопроса - дама, а по замашкам
бывший секретарь партийной организации. - Вы же пишете сатиру?!
Я с искренним удивлением уставился на даму и заявил, что сатирическими
опытами не занимаюсь.
- А что же это у вас?!! - взревела дама, бывший секретарь, потрясая
моими рукописями.