"Иржи Грошек. Файф-о-клок" - читать интересную книгу автора

- Мы к этому вопросу еще не приблизились, - успокоил меня Редактор.
- Заплутали? - обеспокоился я.
- Нет, - Редактор отрицательно покачал головой. - Стараемся не нарушать
традиций великой отечественной литературы.
Я обреченно вздохнул и приготовился слушать дальше.
- В Литературном институте имени Алексея Максимовитча Горького я пробыл
недолго. - Здесь Редактор посмотрел на меня со значением, мол, он делает все
возможное, чтобы поскорее приступить к делу. - Пробыл недолго... Ибо с
первого курса я эмигрировал в зарубежную прозу. Но быстро только дела
подшиваются, а процесс эмиграции требует художественного смакования,
извините за местечковый диалектизм... Начнем с того, что крепкие спиртные
напитки не пробуждают во мне потока сознания, как полагается русскому
писателю, и вместо внутреннего монолога меня развозит на диалог. Иначе
говоря, после водки я склонен потрепаться, а не поразмыслить. И
следовательно, из меня не прет литературы. А вдобавок я не верил в священную
Балалайку, где три струны едины по своей сущности. Трень, брень и хрень! И
если "трень" я воспринимал как причину, "брень" - как следствие, то
"хрень" - как состояние современного литературного процесса. Что в целом
считается неэтичным, а надо размазывать по персоналиям... Короче говоря,
после первого семестра я выказал неуспеваемость по трем основным предметам.
Трень, брень и хрень! И нет ничего удивительного, что меня отчислили из
русских прозаиков как личность неспособную сеять разумное, доброе и
вечное... Однако Литературный институт имени Алексея Максимовитча Горького
нуждался в дворнике - подметать за писателями опавшие листья, и я поспешил
эту должность занять. Потому что других претендентов не было. Как не было в
русской литературе более жалкого образа, чем дворник... Целыми днями я
подбирал за художественными натурами все, что они нагадили и набредили,
сгребал опавшие листья и разводил костры... Так я стал профессиональным
редактором, что особо подчеркну, сделав третий абзац...
- Здесь я обязан что-нибудь вякнуть? - осведомился я.
- Непременно! - подтвердил Редактор. - И поскольку вы совершили этот
антигуманный поступок, я тоже продолжу без зазрения совести... Мысль об
эмиграции посетила меня в букинистическом магазине, когда под обложкой
Лукиана я обнаружил штамп "Разрешено к вывозу из Рима". Ниже стояла
факсимильная подпись: "Двенадцатый уполномоченный". И за всю свою бытность
дворником я ни разу не встречал подобного сертификата, что на книге, что на
лбу человека... Как вы помните, дело происходило в России, где медведи
катаются на скейтбордах по Красной площади, казаки в шароварах пляшут у
храма Василия Блаженного, падает бесконечный снег, а румяные девки торгуют
матрешками. То есть все поголовно заняты своими проблемами, кроме Голливуда,
который распространяет эти образы по всему свету, пуская слезу от
умиления... Но по понятным причинам в России нет Рима ни с какой стороны
Сибири. А только бескрайние литературные дали да три агломерата: Москва,
Бологое и Санкт-Петербург...
Иначе говоря, то, что я знал о России, умещалось на двух страницах
путеводителя. Но я не стеснялся рассказывать об этой загадочной стране в
своем предыдущем романе - "Фриштык в потемках". И даже считался крупным
специалистом по методике спаривания медведей. Бурого с белым. Вдобавок -
русские женщины... О, эти русские женщины, которые служили все поголовно в
отрядах быстрого реагирования. Останавливали на скаку лошадей Пржевальского