"Василий Семенович Гроссман. На войне" - читать интересную книгу автора

ощущал тепло, шедшее от них, днем шли они рядом в тяжелых железных машинах.
Он не знал, не подозревал, как велика сила, которая спаяла его с этими
людьми потом и кровью битв.
Одно время он водил машину лейтенанта Крючкина. В одном из танковых
сражений их машина шла рядом с машиной Андреева. Пять немецких танков вышли
из-за пригорка и, выжидая, остановились. Богачеву очень не хотелось
поворачивать. И он обрадовался, когда Крючкин, высунувшись из люка, весело и
громко крикнул шедшему рядом соседу: "Эй, Андреев, давай вдвоем их ударим".
- "Давай ударим!" - ответил Андреев. И две машины пошли против пяти. Во
время одной из атак немецкий снаряд попал лейтенанту Крючкину в грудь. Он
умер мгновенно, кровь его окрасила темный, холодный металл, хлынула внутрь
машины. Богачев весь был в крови, когда вылез из танка. Страшно сожалели
танкисты о погибшем Крючкине, много было у них разговоров, воспоминаний о не
знавшем страха лейтенанте. Когда красноармейцы копали Крючкину могилу,
Богачев подошел к одному красноармейцу и взял у него лопату. Долго он копал
молча, а потом сказал бойцам: "Чего вам копать, я один выкопаю".
После гибели Крючкина Богачев стал водителем машины Андреева. Почти каждый
день участвовали они в боях. Не было на свете ничего более захватывающего и
в то же время трудного, чем эта жизнь.
Темным осенним вечером танки поддерживали кавалерийскую атаку. Лил дождь,
было очень грязно. Машина Андреева шла с полуоткрытым люком. Липкая грязь
обхватывала машину, но танк лез все вперед и вперед, высоким голосом жужжал
мотор. Неожиданно страшный удар потряс стены танка. Богачеву показалось, что
он сидит внутри гудящей, вибрирующей гитары, по которой кто-то с размаху
ударил кулаком. Он задохнулся от страшного богатства звуков. Потом сразу
стало очень тихо, лишь в ушах продолжало булькать, свистать, звенеть.
Товарищи окликнули его. Он слышал их голоса, но не ответил. Его вытащили из
машины. Он попробовал встать и упал в грязь. У него от удара снаряда
отнялись ноги. Несколько километров несли его на руках по липкой грязи.
"Богачев, Богачев, - окликали его, - ну как ты?" - "Ничего, хорошо", -
отвечал он. В уме его стояло одно слово: "Пропал". Ему казалось совершенно
ясным, что он уже не вернется в батальон. И внезапная сильная и горячая
мысль охватила его: неужели он никогда больше не увидит этих людей,
товарищей-танкистов? Неведомое раньше чувство заполнило его всего.
"Друзья мои, товарищи мои", - бормотал он. "Потише, чего вы так быстро
идете?" - сказал он. "Больно тебе?" - "Да больно, вы бы потише". Но ему не
было больно, он не чувствовал отнявшихся ног. Ему было страшно,
по-настоящему страшно навсегда расстаться с ними, и хотелось, чтоб этот
печальный путь продолжался подольше. Ведь они шли рядом, несли его на руках
- добрые, верные друзья его. Они сопели и тихо ругались, оступаясь в грязь и
спрашивая: "Больно тебе, Богачев?" Впервые в жизни испытал он великое
чувство дружбы - и ему было сладко, радостно и бесконечно горько.
Он пролежал в госпитале около трех месяцев. После страшного напряжения
боев, после вечного гудения машины было необычайно странно лежать на
спокойной койке, и тихой белой палате. Часами терзали его мысли о
товарищах-танкистах. "Неужели и они забыли меня?" Он писал им письма, чтобы
напомнить о себе, но отправить их нельзя было. Адрес бригады беспрерывно
менялся. Он написал большое письмо матери, спрашивал ее о здоровье, просил
описать ему улицы его родного города, спрашивал о своем заводе. В письме его
была такая фраза: "На ветру без платка не стой, а то застудишься!"