"Рене Генон. Восток и Запад" - читать интересную книгу автора

неспособность ее понять и оценить, напротив, это понимание ее истинной
ценности при сравнении ее с тем, чего не хватает западным людям.
Действительно, европейская наука, поскольку в ней нет ничего поистине
глубокого, нет ничего сверх того, чем она кажется, является легко доступной
любому, кто захочет взять на себя труд изучить ее; несомненно, всякая наука
конкретно приспособлена к ментальности народа, ее создавшего, но там нет ни
малейшего эквивалента тем трудностям, которые встречают западных людей,
желающих проникнуть в "традиционные науки" Востока; эти трудности состоят в
том, что традиционные науки исходят из принципов, о которых у них нет ни
малейшего представления и из того, что в них используются совершенно другие
исследовательские средства, превосходящие узкие рамки, замыкающие в себе
западный дух. Недостаток адаптации, если он и существует с обеих сторон,
выражается совершенно различным образом: для западных людей, которые изучают
восточную науку, это почти что непоправимое непонимание, как бы прилежно они
этого не делали, если не учитывать всегда возможные, но очень
немногочисленные индивидуальные исключения; для восточных людей, изучающих
западную науку, это только отсутствие интереса, вовсе не мешающее пониманию,
но, очевидно, мало располагающее посвящать этому изучению силы, которые
можно использовать лучше. И пусть не рассчитывают на научную пропаганду или
на какой-нибудь другой вид пропаганды, чтобы достичь сближения с Востоком;
сама важность, которую западные люди придают такого рода вещам, дает об их
ментальности довольно невыгодное представление восточным людям, и даже когда
они их считают интеллектуальными, то их интеллектуальность имеет для тех и
для других разный смысл.
Все то, что мы говорим о западной науке, мы можем сказать и о
философии, и даже с отягчающими обстоятельствами, состоящими в том, что хотя
ее умозрительная ценность не является более реальной и значительной, она не
обладает даже той практической ценностью, пусть относительной и вторичной,
которая все же еще кое-что собою представляет; и с этой точки зрения, мы
можем отнести к философии все то, что в самой науке обладает характером
чистых гипотез. Впрочем, в современном мышлении нельзя произвести никакого
глубокого различения между научным познанием и философским: первое пришло к
тому, что охватывает все, доступное этому мышлению, а второе в той мере, в
которой оно еще сохраняет свое значение, есть уже не более чем часть первого
или его модальность, которому дают место только из-за привычки или же по
причинам, по сути, гораздо более историческим, нежели логическим. Если
философия имеет более значительные притязания, то тем хуже для нее, так как
эти притязания не могут быть ни на чем основаны; когда же хотят
придерживаться современного состояния западной ментальности, то легитимной
оказывается только позитивистская концепция, нормальным образом приводящая к
"сциентистскому" рационализму или к прагматической концепции, которая
решительно отбрасывает всякое умозрение, чтобы придерживаться утилитарного
сентиментализма: таковы всегда две тенденции, между которыми колеблется вся
современная цивилизация. Для восточных людей, напротив, так выраженная
альтернатива не имеет никакого смысла, потому что то, что их интересует по
существу и на самом деле, находится по другую сторону этих двух определений,
так же как и их концепции находятся по другую сторону от всех искусственных
проблем философии, а их традиционные учения находятся по ту сторону от всех
систем, чисто человеческих измышлений в самом прямом смысле этого слова, мы
хотим сказать, измышлений индивидуального разума, который, не признавая