"Тонино Гуэрра. Параллельный человек" - читать интересную книгу автора

всем своим видом показывая, чтоб его не беспокоили. Оно и понятно: в охоте
на ящики наступил период растерянности. Сидит, наверно, и обдумывает, как
быть дальше, где возобновить поиски. Лишь изредка промелькнет в коридоре
или в одной из многочисленных комнат бывшего банка. Мы постоянно следим
друг за другом, хотя и по разным причинам. Я - чтобы всласть насмотреться
на его жестикуляцию; он - чтобы не дай бог не попасться мне на глаза. Но
умысел невидим; поглядеть со стороны - двое от нечего делать следят друг
за другом.
Приоткрыл дверь, осторожно выглянул, вижу то глаз, то полщеки -
уставился на меня в щель коридорной двери или прилип к стеклу над дверным
косяком (не забудьте, что мы в помещении бывшей конторы, где для освещения
над дверями сделаны окна до самого потолка). Черные горничные крадучись
ходят из комнаты в комнату, стараясь не нарушать наших с ним отношений. Не
хочется им осложнять положение дел. Чашка уже на столе, кофе горячий -
никак в толк не возьму, когда они успевают здесь побывать. Подойду к окну
или загляну в укромное место, а постель уже убрана. Иногда мне кажется,
что они тоже следят за нами через замочную скважину или дверную щель.
Однако неважно, чем заняты негритянки, главное - я не спускаю глаз с
Поверенного. За что и был вознагражден: мне удалось подсмотреть, как руки
его дали начало новому жесту. Часто руки совершают движения помимо воли
своего хозяина, движения возникают как-то сами по себе, иногда невероятным
образом. То и дело читаешь в газетах: ласки закончились пощечиной,
пощечина ударом кулака, удар кулака причинил смерть. И, как всегда, убийце
нечего вспомнить, он помнит только то, что хотел приласкать, и сам не
знает, каким образом порыв нежности превратился в орудие смерти.
Поверенный в банковских делах, за которым я постоянно следил, часто
закрывался в комнате и, раздевшись донага, вставал перед зеркалом: не то
хотел поиграть мускулатурой, каковая у него напрочь отсутствовала, не то
занимался йогой, безуспешно пытаясь дышать животом. Все это, однако, в
порядке вещей. Иногда принимался искать что-нибудь, все перероет, а
вещь-то, оказывается, у него в руке. Но больше всего меня озадачило его
поведение, когда он вдруг схватил ножницы и изрезал лист бумаги. Жест,
несомненно, очень опасный, и слабость эта может его погубить. Начал он с
того, что нарезал аккуратных треугольничков, потом перешел к квадратикам,
кружочкам; в этом занятии была хоть какая-то цель, вроде влечения к
"художественной математике". Но в конце концов стал кромсать бумагу как
попало - без формы, без цели. Словно карнавальное конфетти, сыпались на
пол обрезки. С этого момента я и приступил к наведению в доме порядка.
Прежде весь беспорядок исходил как раз от меня. Всю бумагу, какую нашел,
кажется, служебную переписку тоже, я спрятал подальше. Когда прятал бумагу
и ножницы, мне казалось, что я на поле брани. И вот вижу, ходит он по
квартире как потерянный, ищет и не может найти. Потом заперся. Не раз,
прильнув глазом к замочной скважине, пробовали мы поглядеть друг на друга,
но безрезультатно. Ничего, кроме темноты, не увидели.
Во время поисков бумаги, книг, газет и т.п., которые я пытался спасти
от уничтожения, мне в руки попал блокнот, купленный накануне отъезда в
Америку, - я собирался записывать в нем свои наблюдения. Но так ни разу и
не воспользовался. Только раскрыл его и вижу: чьи-то каракули, там и там
какие-то записи. Всматриваюсь внимательнее: может, негритянки поработали,
а то и сам Поверенный. Но вскоре осознаю, что во всей этой писанине