"Тонино Гуэрра. Параллельный человек" - читать интересную книгу автора

как если бы в город въезжал Эйзенхауэр по случаю окончания войны. Нельзя
было и шагу ступить - местами завалы были метровой толщины. Казалось, из
бумажной трясины не выйти. Дальше: кучи фруктовой гнили, апельсины
расплющиваются под ногой. В этом месиве белые шланги с упругой водой от
пожарных насосов. Смятение мое возрастало. Единственной истиной, на
которой я повис, как на крючке, был Пифагор со своей теоремой. Я понимал,
что, быть может, происшествие это оправданно; но что делать мне - не знал.
А потому следовал за своим телом. Иногда, замечая, что делает моя тень, я
ухитрялся узнать, что совершаю я сам. Так обнаружилось, что я чертил
треугольники белым мелком на панели и стенах. Но я продолжаю твердить
свое: коль скоро и рука поднялась, и палец нацелен, то они, значит, должны
во что-нибудь метить. Иначе к чему вообще этот жест? Вопрос, который я
задаю себе все время с тех пор, как началась моя бродячая жизнь. Этим и
объясняется мое смятение. Раньше я знал, что если рука и палец во что-то
метят, то цель или видна, или по меньшей мере предполагается. Теперь не
так. Существует только указатель.



3


Дорогая моя, не спрашивай, почему я снова пишу тебе. С твоим характером
ты вообще могла бы разорвать это письмо, не читая. Смех, да и только! Но
мне и без того тошно, так что жест твой был бы излишним. Пишу в самолете.
Внизу Америка. Не знаю - Миннесота или Луизиана. Если смотреть под
определенным углом зрения, Америка - та же Луна. Именно под этим углом я
на нее и смотрю. Лечу я в Феникс, штат Аризона, пять часов лета,
путешествие, конца которому не видно. Не думал я, что Америка столь
необъятна. Нью-йоркское время на три часа обгоняет время в Фениксе.
Ты права, из Италии я убежал. Но причина не та, о которой ты думаешь.
Курение здесь ни при чем. Ты ведь всегда так хорошо все понимаешь, а на
этот раз не заметила самого главного. Не в словах дело и не в настроении
или в чем-то еще, по крайней мере мне так представляется. В последний раз,
когда ты была у меня, между нами произошло нечто ужасное, хотя внешне это
ни в чем не проявилось. Но последствия я, видимо, переживаю сейчас.
Вспомни о том, как все было во время наших прежних встреч. Я ждал тебя в
спальне, ты приходила, скрывалась в ванной, чтобы раздеться. Я
прислушивался: вот ты сбросила туфли, вот, кажется, уронила расческу.
Наконец, пытаясь казаться стройнее и выше, ты входила на цыпочках. Мне
нравилась твоя детская беззащитность. Ты прижималась ко мне и замирала:
твое тело, теряя очертания, превращалось в матовое пятно. И вот сблизились
наши губы, слились в глубоком самозабвенном поцелуе. Я ощущал
безграничность пространства. Наши тела заполняли собой всю комнату.
Казалось, спиной я касаюсь потолка, плечи мои упираются в стены. Тебе тоже
становилось тесно, колено твое уже заполнило пустоту между кроватью и
стеной слева. Нам нечем было дышать. Мы задыхались в заставленной мебелью
комнате, в этом ящике, где не было места движению. Все было изгибы, руки,
тело. Но быть может, и не было ничего этого. Лишь два родниковых ключа
били в квадратном сосуде. Мы, как вода, обретали форму сосуда и омывали