"Тонино Гуэрра. Параллельный человек" - читать интересную книгу автора

невозможно, мэр города в свое время разослал родным покойников уведомления
о переводе кладбища и просил сделать соответствующие распоряжения. Я
кричу: не получал я никаких писем от мэра. Со всех ног к нему, дом мэра на
холме в старой части города.
На половине подъема стайка покосившихся домиков. В одном из них должен
быть мэр. Всматриваюсь в темные проемы окон: вдруг появится кто, укажет,
где дом мэра. Пусто, ни одного лица. Иду к палисадникам: крохотные
квадратики и треугольнички, огороженные тростником. Выискиваю хоть одну
живую душу и наконец в одном из треугольников вижу: сидит на стуле старик.
Спрашиваю, где живет мэр. Он встает, показывает палкой на одно из
многочисленных окон, объясняет: окно мэра не третье снизу, но если от
третьего сверху спуститься ко второму окну в нижнем ряду, так это и будет
дом мэра. Похоже, палкой он чертит в воздухе формулы; мне нравятся эти
движения. Они мне дороже, чем все остальное. Вхожу в палисадник, сажусь,
прислонившись спиной к домику: стена - гипотенуза, соединившая две
тростниковые стороны треугольника. Размером участок два метра на три, и
посажены здесь пучок розмарина, несколько стрелок зеленого лука, базилик в
горшочке, кочан капусты; на земле несколько банок с пометом - для
удобрения. Старику лет восемьдесят. Все главное в жизни у него под рукой.
И не потому, что нет больше сил ходить на площадь, смотреть, чем люди
живы, особенно в базарный день. Просто любит он сидеть рядом с капустным
кочаном, розмарином, луком, а более всего возле банок с пометом. Он собрал
его сам и запасы свои пополняет: вот выйдет на улицу и заметит: оставила
кучку навоза лошадь, овца или курица. В отдельной банке, которую он
показал мне на прощанье, хранился львиный помет. Это с той поры, как
проезжал через наш город бродячий цирк со львом и жирафой. Помет жирафы он
тоже держит в особой баночке, накрытой желтой бумагой и стянутой шпагатом.
Этим пометом не удобряет. Изредка только откроет банку - запах припомнить.
К тому же земля и без того хорошо унавожена: он ведь и сам нужду справляет
здесь, под тростником, на собственном треугольничке. Я рассказал о новых
деревьях, которые собираются посадить вокруг площади. Говорят, саженцы
каменного дуба. Старик презрительно замахал палкой, возмущенно повернулся
ко мне спиной. Он-то считает, городские площади надо украшать фруктовым
деревом - вишней, миндалем, сливой. Тогда в город вместе с живыми
деревьями придут времена года. Цветы осыплют крону весной, плоды появятся
летом, желтый лист - осенью, а зимой голые ветки пустят свет, которого так
недостает в эту пору. И притом с весны до поздней осени будет шелестеть
листва: сначала маленькие нежно-зеленые листики, потом они потемнеют, и,
наконец, ветер сорвет золотой наряд, и залетит он в окна домов, словно
драгоценный табачный лист. Станет видимо движенье жизни; ведь она не стоит
на месте, будто каменный дуб или ему подобные мрачные, тяжелые
вечнозеленые деревья; они как слепое пятно, и не разглядишь, что за ними
скрыто: капитель, искусная кирпичная кладка или, может, черепица, покрытая
плесенью. Постепенно у нас разговор пошел вполголоса, почти шепотом. Стали
расспрашивать друг друга даже о сокровенном: по секрету, как два
заговорщика. И когда я встаю, чтоб распрощаться, он не хочет меня
отпускать, да и у меня, признаюсь, уходить охоты нет. Пусть об этом не
сказано ни слова, но по тому, как топтались мы на шести квадратных метрах,
перешагивая через капустный кочан, пучок розмарина и банки, чувствовалось:
не хочется нам расставаться. И в последний момент, хотя я не трогался с