"Тонино Гуэрра. Параллельный человек" - читать интересную книгу автора

И так все по порядку, одним и тем же аккуратным бисерным почерком и той
же тушью, черной, как сажа, но с красноватым отливом. Почти нет завитушек.
Все гладко и ровно, как на могильной плите.
Единственное, что сохранилось от всей обители, - узорчатый пол, а на
нем зигзаг лабиринта или, как говаривали в старину, путь в Иерусалим.
Вдавленные его извилины составляют в диаметре девять метров по ширине
прямоугольника, равной двенадцати метрам, и еще девять метров по длине
его, равной пятнадцати метрам. Изгибы напоминают свернувшуюся в клубок
змею, которая чуть светлее по сравнению с общим фоном: может быть, желоб
лабиринта выложен из более мягкого камня. Сначала лабиринт идет по
спирали: витки распределены неравномерно, потом закручивается наподобие не
то мотка шерсти, не то просто какой-то хитрой загогулины; говорят, что
идея лабиринта пришла в голову святому отцу по прозвищу Муравей, жившему в
эпоху крестовых походов; он-то и начертил лабиринт угольком по полу
церкви. По его чертежу работали каменотесы. Странный все-таки получился
лабиринт. Цель его ничем не обозначена: ни минотавром, встречающимся во
многих лабиринтах, ни кульминационной точкой, указующей на прибытие
путника в зону спокойствия, где на душе воцаряется мир, или в тот же
Иерусалим времен крестовых походов. Лабиринт просто ведет к выходу, едва
ли не соприкасаясь с линией, уводящей в его недра. Почему так задумали -
неизвестно. В итоге каждый, кто должен был совершить покаяние за грехи
свои и проползти на коленях двести метров, чтобы повторить в миниатюре
путь крестового похода на Иерусалим, снова оказывался на паперти.
Брожу я по лугу, окаймляющему белесую плоскость узорчатого пола, и
чувствую, что поиски, в том числе и двух ящиков, должны завершиться в этом
месте, возле лабиринта, затерянного среди полей. В траве разбросаны
мраморные осколки траурной гирлянды. Подбираю камни, пытаюсь ее снова
сложить. Удается соединить два обломка, и я испытываю такое чувство, будто
из камней улетучился весь их революционный дух. К ним возвращаются
увесистость и изначальная значимость. В разрозненном состоянии они
передавали силу удара, разрушившего мраморную глыбу.
Молодую женщину, стоявшую на коленях у входа в лабиринт, я заметил не
сразу. Уже после того, как она пришла сюда. Не думал я, что лабиринт и в
наши дни служит для покаяний. На вид ей около тридцати. Руками закрыла
лицо. Продолжаю прогулку по лугу. Под ногами мягкая травка; пучки
высыхающего на солнце чертополоха источают зеленоватый аромат. Вдыхаю
мирный воздух: прогудит шершень, мелькнет дугой, шлепнувшись в конце
полета, кузнечик. Ветер донес треск выстрела. Далеко отсюда. Охотник,
наверно, пальнул в птицу или в крысу, а может, выстрелил просто так, от
скуки. Все равно. Но зрение изменилось: мир повернулся ко мне злой
стороной; вижу: пчелы впиваются жалом в тельца других насекомых, шершни
высасывают последние капли нектара, дохнут мухи, опутанные паутиной.


Не помню, как я упал на колени. Цель и причина такого поступка мне
неведомы, Оказалось, я вполз в лабиринт. Впрочем, сначала я наклонился,
желая вблизи рассмотреть латинские письмена - обрывки вокабул, которые
резец высек вдоль изгибов; из любопытства - была не была - грохнулся на
колени: так лучше видны резные зазубрины. А может, не хотелось мне
отвлекать от молитвы грешницу на покаянии, вот и встал на колени: мол, я