"Виктор Гюго. Бюг-Жаргаль" - читать интересную книгу автора

что они казались бы чудовищами, если бы не были так смешны. Этот
отвратительный карлик, коротконогий, толстый, пузатый, двигался с
необыкновенной быстротой на тоненьких и хилых ножках, которые, когда он
садился, складывались под ним, как паучьи лапы. На его огромной, тяжелой
голове, как будто вдавленной в плечи и заросшей курчавой рыжей шерстью,
торчали такие громадные уши, что его товарищи часто уверяли, будто Хабибра
утирает ими слезы, когда плачет. Лицо его вечно делало самые неожиданные
гримасы, и эта необыкновенная подвижность черт придавала удивительное
разнообразие ею уродству. Дядя любил это страшилище за его неизменную
веселость. Хабибра был его любимцем. В то время как другие рабы изнемогали
от непосильной работы, у Хабибры не было иного дела, как только носить за
своим хозяином широкое опахало из перьев райской птицы, чтоб отгонять от
него москитов и мух. Ел он у дядиных ног на камышовой циновке, и тот всегда
давал ему остатки какого-нибудь любимого кушанья с собственной тарелки.
Хабибра, казалось, был очень благодарен за все эти милости; он пользовался
своими привилегиями шута, правом делать и говорить все, что ему вздумается,
только для того, чтобы развлекать своего господина всевозможными прибаутками
и ужимками; проворный, как обезьяна, и преданный, как пес, он бежал к дяде
по первому знаку.
Я не любил этого раба. В его подобострастии было что-то от
пресмыкающегося; рабство не позорно, но раболепство унизительно. Я
чувствовал искреннюю жалость к несчастным неграм, которых видел целый день
за работой полунагими, причем одежда даже не прикрывала их цепей; но этот
безобразный фигляр, этот бездельник в дурацкой пестрой одежде, обшитой
галунами и усеянной бубенчиками, вызывал во мне только презрение. К тому же
карлик ни разу не воспользовался влиянием, которое ценою всевозможных
низостей приобрел над хозяином, чтобы облегчить участь своих братьев.
Никогда он не заступался за них перед господином, так часто наказывавшим их;
однажды кто-то даже слышал, как он, думая, что никого нет поблизости,
уговаривал моего дядю быть построже с его несчастными товарищами. Однако
остальные невольники, которые должны были бы смотреть на него с завистью и
недоверием, казалось, не чувствовали ненависти к нему. Он лишь внушал им
какой-то почтительный страх, нисколько не походивший на враждебность; и
когда они видели, как он шествует мимо их хижин в высоком остроконечном
колпаке с бубенчиками, на котором нарисовал красными чернилами непонятные
знаки, они говорили друг другу шепотом: "Вон идет obi". {Колдун. (Прим.
авт.)}
Эти подробности, на которых я сейчас задерживаю ваше внимание, господа,
в то время очень мало занимали меня. Весь отдавшись волнениям чистой любви,
казалось такой безмятежной, - любви, разделяемой девушкой, с детства мне
предназначенной, я рассеянно глядел на все, что не касалось Мари. С самых
ранних лет я привык смотреть на ту, кто была мне почти сестрой, как на
будущую жену, и между нами возникла особая привязанность, характер которой
трудно выразить, если даже сказать, что она сложилась из братской
преданности, страстного увлечения и супружеского доверия. Мало кто был так
счастлив, как я в первые годы юности; мало кто пережил расцвет своих чувств
под более прекрасным небом, чудесно сочетая счастье в настоящем с надеждами
на будущее. Почти с колыбели я был окружен всеми благами богатства,
пользовался всеми преимуществами общественного положения, которое дает в
этой стране цвет кожи; я проводил дни подле создания, которому я отдал всю