"Роман Гуль. Конь рыжий" - читать интересную книгу автора

наполняет многодесятинный душистый сад.
Перед отъездом мать-садовница Анна ведет меня и брата в келью столетней
схимницы получить благословение. В келье могильная тишина, распятие, киот с
образами в серебряных окладах, перед ним молится крохотная восковая
старушка. В лампадном сумраке меня пугает стоящий у нее вместо постели
открытый гроб. Из сада еле долетает пенье птиц, сухонькая схимница с трудом
поднялась с колен и благословляет нас, оробевших, полумертвой сквозной
рукой. Идя назад сводчатыми темными коридорами я, стараясь не показать этого
матери-садовнице, тороплюсь и в солнечный аромат сада, на ветер, выхожу с
облегчением.
Поездка в Сапеловку обсуждалась всегда еще дольше, потому что
двенадцать верст всем казались страшным расстоянием. Чтоб не мучить своих
лошадей, брали ямскую тройку. Ехали через Каменку, где забросивший хозяйство
жил друг деда помещик Малинин, всю жизнь писавший неведомый философский
труд. Дальше - через пленительную Нагорную Лаку, куда в июльский зной
сходились толпы молиться чудотворной иконе. Об иконе существовало преданье,
будто в давние времена купец, родом из Лаки, стал тонуть в Дону и уж
захлебывался, как заметил доску, ухватился за нее и доплыл с ней до берега.
На берегу ж увидал на доске стертый лик Богоматери и поняв это, как
знаменье, вправил его в драгоценную ризу и привез в родное село. Молиться
этой иконе в престольный праздник и сходились из соседних сел.
Когда по косо-освещенной аллее мы подъезжали к Сапеловке, меня всегда
охватывало волненье стариной. Сапеловка - старая усадьба мелкопоместных
дворян. Илистый, сроду нечищеный пруд, с которого, подойдя, всегда спугнешь
диких уток; фруктовый сад с сочистой знаменитой родительской вишней;
уродливые старухи-яблони, накренившиеся до земли под пестрыми пудами яблок;
березовая аллея со стволами, изрезанными порыжелыми инициалами, и на
солнечной поляне покосившийся дом с двумя колоннами и тремя подгнившими
ступеньками.
Заслышав бубенцы, нас встречает у въезда в усадьбу, снявший шапку,
однорукий, чернявый Алексей, на конной молотилке по пьяному делу потерявший
руку. От него вкусно пахнет хлебом, навозом, кумачем. Босая солдатка с
грудями, уродливо перетянутыми передником, несет нам из людской ситника и
молока. Мы походим по саду, пособираем яблок, раек, дуль. Дядя Михаил
Сергеевич обойдет с Алексеем поля, переговорит обо всем немудреном
хозяйстве, и отдохнувшие лошади, с тем же перезвоном бубенцов, везут нас
обратно в Керенск.
Вся Сапеловка - в одну улицу, в тридцать дворов. Линейку уже ждут
ребятишки, кричат: "Барыня, дай яблочков. Им летят яблоки, райки, дули;
ребятишки давкой подхватывают их, пока в завившейся пыли линейка не
исчезнет. Чтоб не захватить темноты, ямщик трогает все резвей. И когда
въезжаем на керенскую площадь, я уже вижу на балконе беспокойное очертание
деда, вглядывающегося в дорогу, и знаю, что как только мы войдем в дом,
бабушка взволнованно проговорит:
"И что это вы до темного довели, мы уж думали, что случилось...".
IV
День, когда я уезжал из Керенска почти навсегда, был теплый,
августовский. Как обычно за минуту до отъезда в зале все сели и тут же, как
всегда, первым поднялся дед, перекрестился на образа, и началось прощанье с
наказами, объятьями, слезами теток, бабушки, деда; после родных прощанье