"Николай Гумилев. XX век: поэт и время. Стихотворения" - читать интересную книгу автора

1987, No 12, там же, 1989, No 4) аргументированно доказывается
неправомочность этого чудовищного злодейства. Одухотворенная воля - суть
личности и творчества Гумилева. В его начальной, декоративно-экзотической
риторике уже присутствовали свойства поэзии твердого стиля и мощного
дыхания. По глубокому замечанию Иннокентия Анненского, "тоска по красочно
причудливым вырезам далекого юга", "верный вкус" и строгость "в подборе
декораций" соседствовали у поэта со "стихийно-русским "исканьем муки". И,
хотя тогда еще редкой, властью над словесным пространством. Георгий Иванов
вспоминал: "Какой-то домашний знакомый (это было в 1910 году) развлекал
общество чтением "декадентских" стихов. Мне было шестнадцать лет, я уже
писал стихи, тоже декадентские, дюжинами. Имена Гиппиус, Брюсова, Сологуба
были мне хорошо известны. Но чтец прочел "Капитанов" и назвал имя Гумилева.
Меня удивили стихи (ясностью, блеском, звоном), и я запомнил это имя,
услышанное впервые". Наверное, потому и кочуют ностальгически по русской
словесности знаменитые строфы из "Капитанов", что в них вовсе не
книжно-мальчишечья романтика, а вот эти "ясность", "блеск", "звон", ярость и
сила:

Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса -
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса.

Когда-то Сергей Есенин, поэт иных устремлений и, пользуясь его
выражением, "словесной походки", восхищался первыми строками стихотворения
Гумилева "Жираф":
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.

Словно для доказательства авторского наставления ("Стихотворение должно
быть безукоризненным даже до неправильности"), Есенин говорил, что Гумилев
сознательно-мастерски отступил от грамматической нормы, но выиграли смысл и
картинность - поза, настроение тончайшего очарования.
Справедливости ради следует сказать, что "экзотика" Гумилева,
воплощенная с демонстративно-изысканным артиcтизмом, рождена не ребяческими
фантазиями, а опытом - долгих и многотрудных скитаний по Африке, зачастую в
целях отечественной науки. В стихах этого рода, особенно тех, что вошли в
книгу "Шатер", правда увиденного и пережитого под "чужим небом" (какой,
кстати, мерцающий много-смысленностью образ-"чужое небо"!). Эта
замечательная книга опрокидывает многолетние и злонамеренные обвинения
Гумилева в поэтизации завоевательства, колонизаторства:

Сердце Африки пенья полно и пыланья,
И я знаю, что, если мы видим порой
Сны, которым найти не умеем названья,
Это ветер приносит их, Африка, твой!

Африка позволила поэту прозреть "последний катаклизм", то, что сегодня
мы называем экологической катастрофой: