"Георгий Гуревич. Троя (Рассказ о четырех буквах)" - читать интересную книгу автора

проигрывающего, последняя ставка спортсмена, если равны таланты Т, и равна
Р - предварительная работа, и равен О - опыт.
Все равно, тогда остается сопоставить Я - ярость бойца.
Ярость. В горячке боя гневный боец сокрушает тройные силы.
Ярость матери, которая дикой кошкой кидается на зверя, ухватившего ее
детеныша.
Ярость мальчонки, ухватившего за горло насильника, обидевшего его
мать.
У нас, в спорте, конечно, ярость небезрассудная, ярость в пределах
правил. Тут никому не разрешается бить соперника дубинкой по голове. Даже
есть биологическая основа этой ярости. В мускулах у каждого хранится
резерв на экстренный случай, для спасения жизни. Если жизнь потеряешь,
беречь те запасы незачем. Вот природа их и извлекает в минуты смертельного
ужаса или безумного гнева.
А мы должны извлечь на финише. За флажком резервные силы не нужны.
Пусть на носилках унесут, а с букетом станцует дядя Троя.
Иные говорят у нас, что злиться не обязательно. Говорят, что любовь
окрыляет не меньше, чем злость. Возможно, не спорю. Но ведь я мальчишкой
был тогда. И моя вихрастенькая предпочитала меня не окрылять, а
окорачивать.
- Гордишься? - переспрашивала она меня, когда я показывал ей грамоты.
- Видела, видела, есть чем гордиться. Великолепно переставлял ноги.
Иные говорят: важнее всего товарищество. Ты - представитель
Ленинграда, ты прежде всего должен думать о чести Ленинграда.
Не к лицу нам уступать заносчивым москвичам, у которых и воды-то
настоящей нет, волжскую качают насосами, чтобы хоть какая-то река была в
городе...
Честь, конечно. Стыд, конечно. Стыдно подводить команду, стыдно
проигрывать. Тогда я думал именно так. Это сейчас я не очень уверен, что
чемпион гидрокросса много чести прибавляет Ленинграду, городу-музею,
городу-панораме, городу Ленина, родине Октябрьской революции.
Впрочем, когда честь задета, тоже рождается ярость - благородная. И
ярость вымывает наружу последние силенки, запасенные для спасения жизни,
для последнего смертного боя.
В тот раз я злился на самого себя. Впрочем, я всегда прежде всего
злюсь на себя, говорят, это сравнительно редкое свойство. Но что мне Вася
Богомол со своей птичьей головкой, что мне клетчатый сюиссянин, который
еще в животе матери плясал на волнах, а у нас пляшет медленнее Васи? Что
они мне? Мне своим-своим-своим темпом надо было идти, своим-своим-своим
умом жить, а я в подражатели записался. Тоже чемпион! Ведущий ему нужен,
указчик на каждое движение. А сам, такой-сякой немазаный, сам ты думать не
хочешь? Может, и ногами двигать не хочешь, лодырь разнесчастный? Двадцать
четыре секунды проиграл! А ну давай, давай, давай!
И я дал. И добавить к этому слову нечего. Второй круг весь у меня
перед глазами: блики, тени, оттенки, хоть сейчас рисуй картину. Третий я
помню логически: о чем думал на каком этапе. От четвертого помню только
одно: напряжение. Весь он слился в единый сплошной спурт, в сплошное
<давай-давай-давай!>. Это не трибуны, это я сам себе кричал мысленно. За
три километра до финиша начал финишировать. Как выскочил из-под морды
кенгуру, так и рванул.