"Георгий Гуревич. Они же деревянные (Авт.сб. "Только обгон")" - читать интересную книгу автора

уши не воспринимали ничего, но слова как-то входили в мозг. Говорящих я
различал не по голосу, а по манере. По желанию мог прислушиваться, мог и
отключить каждого.
В общем, жаловаться я не стал бы. Каша оказалась не такой уж
несъедобной. Глухая тишина так томительна иногда, а для старого холостяка
в особенности. И не всегда удается эту ватную тишину отодвинуть книгой,
даже хорошей. Иногда хочется побеседовать с какой-нибудь личностью,
слушающей тебя, возражающей, отвечающей на вопросы, сочувствующей, даже и
не согласной, поговорить о простецком: с форточкой - о погоде, с
кастрюлями - о вкусном обеде, с галстуком - об изменчивости мод, с
зеркалом - о том, что годы не красят.
Не могу сказать, что собеседования с вещами так уж обогащали меня. У
вещей был узкий кругозор, уже, чем у меня. Большинство не выходило из
комнаты, многие годами не покидали полок. Даже книги - самые
содержательные из вещей - могли только пересказать свое содержание, в
лучшем случае - добавляли кое-что о раннем детстве, когда их набирали,
печатали, брошюровали, продавали. Больше других видели вещи, которые
вместе со мной ездили в город. Эти гордились интересной службой, по
вечерам рассказывали впечатления вещам-домоседам. Я и сам слушал их с
удовольствием. Как ни странно, человеку приятно читать или слушать отчеты
о событиях, которых он был свидетелем. К тому же нередко пальто или шапка
замечали такое, что я сам упускал из виду. Я-то прислушивался к словам
собеседника, а они глазели по сторонам, замечали выражение лиц окружающих,
тон голоса. Я слушал, что мне говорят, а они видели, как говорят.
Повторяю: вещи оказались на редкость трудолюбивы. Им нравилось
выполнять свой долг, осуществлять предназначение. Они ворчали, что я их не
берегу, но еще больше ворчали, что редко использую. Прочитанные романы
смертельно завидовали тем книгам, которые вынимались часто: словарям,
справочникам, всем томам энциклопедии в нарядных, красных с золотом,
мундирах. Не раз книги агитировали меня передать их в библиотеку, на худой
конец - одалживателям. Но очень опасались, что их зачитают, разрознят и не
вернут. В гостях хорошо, а дома лучше. Первый том привык стоять рядом со
вторым, хочет, чтобы и третий был тут же.
В книжном шкафу все время шел спор между справочниками и романами. "Мы
полезнее", - твердили справочники. "А мы зато интереснее". - "А нас
смотрят чаще". - "Вас листают, а нас читают подряд". В гардеробе же
соперничали будничные и парадные. Выходной пиджак, побывав в гостях,
безмерно хвастался, как угощали его и Нашего; будничный же дразнил его
рассказами о необычайно важных беседах в редакции. А в посудном шкафу
рознь была между бокалами и стаканами: стаканы выполняли свою функцию
ежедневно, а бокалы редко и все реже с каждым годом. Но, сочувствуя их
вынужденному безделью, я по вечерам иногда ставлю их все на стол и отпиваю
из каждого по глоточку сока. Пусть тешатся, хвалятся, каким нектаром их
наполняют.
Правда, мыть их приходится после этого - целую дюжину. Но чего не
сделаешь ради своих домашних?
Физически не мог ублажить я каждую ложечку, каждый платочек - хоть раз
пустить в дело. Насморка не хватало. Понимаю: обеспеченно живу, с запасом.
Но ведь так удобнее.
Знаю, что все мои домочадцы - стеклянные, деревянные и матерчатые -