"Валерий Гусев. Если бы у меня было много денег ("Давите их, давите" #1) " - читать интересную книгу автора

первоначальный капитал, и потому не буду ли я столь любезен освободить на
время нашу совместную жилплощадь? Потом (в очень скором времени), когда они
станут миллиардерами, мне вернут ее всю без всяких претензий, с
благодарностью. Выраженной в материальной форме, и с компенсацией любых
затрат на ремонт, если я пожелаю его сделать. Сказано, правда, это было
гораздо лаконичнее и энергичнее, в основном глаголами типа: убирайся,
подавись и пр.
Вообще наш последний разговор с Яной мне запомнился хотя бы потому, что
имел очень серьезные последствия, о которых я тогда не мог догадываться. И
несмотря на то, что в нем не было практически ничего нового, он многое
изменил. Сперва Яна, для набора оборотов и разгона, поставила давно
заезженную пластинку:
- Ты губишь себя во имя каких-то давно устаревших идеалов. Тебе,
дураку, пошел пятый десяток, - говорила она, широко шагая по комнате, сметая
полами распахнутого халатика то сигареты, то спички, то подвернувшуюся
некстати кофейную чашку, - а все, чего ты достиг - талантливый, смелый,
умный мужик, - это горсточка медалей да три дырки от пуль. Ты двадцать
лучших своих лет сражаешься с ветряными мельницами. Но ты еще глупее Дон
Кихота. Неужели ты не понимаешь, что тебе никогда не остановить их? Что они
крутятся не сами по себе - их вращает ветер? А ветер остановить никому не
дано. Даже самому честному и крутому менту. - Она резко остановилась передо
мной и уперла руки в бока. Она мне нравилась и во время скандалов, потому
что была искренна, даже выкрикивая несправедливые слова. - И когда-нибудь ты
сунешься прямо в эти жернова. И они тебя размелют вдребезги...
Я молча показал ей злорадный кукиш. Она ударила меня по лицу. Я
перебросил ее через колено, задрал халатик, под которым ничего не было, и от
души надавал по голой заднице.
Во время экзекуции Яна визжала, извивалась, пытаясь кусаться, и
сообщила мне новость - она уходит от меня не к кому-нибудь, а к Мишке
Чванько, меняет, так сказать, бывшего сыщика на будущего вора - и люто
мотивировала:
- Мне надоело жить в постоянном страхе за себя и за сына. Я, наконец,
устала все время ждать, что когда-нибудь ночью мне позвонят твои "безмерно
скорбящие товарищи по оружию" и мужественными, дрожащими от душевной боли
голосами сообщат о твоей преждевременной, героической и трагической гибели
на "вахте мужества". Нет уж, пусть это услышит другая! Если вообще найдется
такая дура. А я лучше буду ездить в белом "Мерседесе" на презентации...
Вырвавшись, Яна одернула халат и, гневно сдувая со лба волосы, покидала
в чемодан какие-то попавшиеся под руку мои вещи и выставила его в прихожую с
кратким напутствием:
- И с Костиком не смей видеться, он и так слишком долго находился под
твоим влиянием. Все! Привет Крошке Вилли!
Зная Яну, я не удивился ее выходке. Она и не такое могла отмочить - и
отмачивала - с безмятежно-ясными глазами и чистой совестью. Ставя перед
собой цель, она не выбирала средства. Но то, что она вдруг соблазнилась
наивно-дурацкими посулами Мишки Чванько, было неожиданно - я словно вмазался
лбом в балку на знакомом с детства чердаке. Мишка никак не мог стать
предметом ее увлечения и надежд. Скорее всего он был поводом и средством для
какого-то решительного, давно обдуманного (а может быть, и импульсивного)
шага, но уж никак не заветной целью, хотя со школьных лет с тупым упорством