"Наталья Гвелесиани. Дерево и соло (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

которых я чуть было не увел его.
Так , на бегу, я проник в Дом, отметив машинально симметрию пустого окна,
за которым больше не значилось Дерева. Хозяева, проведя меня в комнату,
которую я по склонности к восторженности считал единственной, сообщили,
что жилец съехал. Случилось это позавчера. Второпях, но тщательно
прибавшись, Маэстро упаковал рюкзак и взял только Дерево и гитару, оставив
ударную установку, а также вазу заплесневелых апельсинов с просьбой
НИКОГДА ИХ НЕ ВЫБРАСЫВАТЬ. Вручив записку, хозяева делекатно удалились или
просто выпали из поля зрения. Записка состоялаиз одного предложения:"На
какой-нибудь, любой, может быть, сумащедший, случай, мой телефон". Номер
был иногородний.
Я беспомощно оглянулся на подоконник, где вместо Дерева, в правом углу
расположилась прозрачная ваза, наполненная доверху апельсиновой
плесенью... И вот меня разобрал смех-он завязался в районе солнечного
сплетения и словно по соломинке поднимался, чтобы выскакивать наружу на
недоступной мне частоте - подобно пузырькам, пусть даже и мыльным. Это был
смех лукавый очень добрый но не мой. И в моей мимике он не запечатлелся.
Но меня словно листьями завалило - разноцветными. Потом они упали, шурша,
под ноги, превратились в черные пласты, где отпечатались обе мои ступни,
погрузившиеся затем по щиколотки в жижу; наконец между пальцами вылезли
головки подснежников. Все это повторилось несколько раз в обратном
порядке, в нулевом порядке, без всякого порядка. Ох и завязывался же смех,
по многу раз завязывался, но никак не мог я его заполучить. Все было таким
неопределенным, но в этом странном Доме я не боялся потерять мир,
ненароком выбыв.
Сорвав с ударной установки фиолетовое покрывало, служившее прежде
занавесом, я расположился поудобнее и взял в руки палочки - вертикально к
полу, как рычаги. Не так давно, в студенческие годы, я брал уроки у
старого рокера-ударника и техническая сторона моя, слава Богу не
отвлекала. Первые удары слетели на барабанную кожу, словно пикирующие
бомбардировщики. Но потом я взял себя в руки, перебросил в них раз-другой
палочки и робкие ритмы возникли.
Я шел в в Дерево, проходил его насквозь, двигался дальше, разворачивался.
Дерево догоняло меня, шло насквозь, обтекало, включало меня... Я взбирался
по взгорью к Дереву, что всегда дожидалось, расставив ствол коридором.
Сердцевина его могла послужить пристанищем для тьмы путников, но каждый из
нас мог задержаться в негорячем пламени только на миг.
Пульсирующий гул-смех, завязавшись в недрах земли, растрескивал
поверхность, раскачивал новостройки. Жильцы, кто плача, кто смеясь,
выскакивали на балконы и следили за обрывающимися в небе проводами, что
кружили так и сяк, не находя себе места. Чем круче, тем чище. Крутизна
мойх ритмов заставляла вертеться Землю, и провода заворачивали куда ни
попадя. Зато я знал, что не фальшивлю.
...Провода заворачивали по стуку... Я мог задержаться в негорячем пламени
на два, три, четыре мгновения...
...Провода заворачивали по стуку... Время от времени я звонил по
телефонным номерам, которые менялись с завидным постоянством, и сообщалв
трубку голосом, звенящим от восторга:" Дерево рстет! "
...Провода заворачивали по стуку...
Может быть, в будущей жизни Дерево и станет мне по росту, и мы с Маэстро