"Александр Хабаров. Русский бунт-2000 (фрагмент нового романа)" - читать интересную книгу автора

"покорять Москву" из-за Урала или с берегов Черного моря. Голощапов же -
имел с каждого "наемника" 40 процентов заработка и считал - материально -
эти "две пятых" оптимальной платой за подобный "найм", а морально - как бы
"церковной десятиной"; церковью был он, а все остальные - прихожане...
Тут-то и подловил Андриана с его батрацко-бедняцким "приходом" зоркий и
чуткий майор Геннадий Павлович Зубков. Именно Зубков, выявляя связи
различных групп творческой интеллигенции (для доклада начальству по общей
картине), обнаружил, что к некоему Голощапову, сомнительному безыдейному
субъекту, сходятся вполне ощутимые, видимые ниточки - как паутинки к паучку.
Из такого натюрморта вполне мог родиться групповой портрет антисоветской
организации или батальное полотно террористического заговора. Зубков
незадолго до этого крупно отличился, перескочил из старлеев в майоры, мечтал
повторить прыжок.
Геннадий Палыч лично понаблюдал за Голощаповым на улице, а потом
подослал к нему лейтенанта Струкова под видом налогового инспектора: мол,
есть сигнал от соседей, что вы катаете валенки, а налоги не платите.
Струков, слушая объяснения перепуганного Голощапова (Какие валенки? Клевета,
ошибка!) осмотрел квартиру, но ничего любопытного или странного, кроме
картины Лютова "Харя Кришны, харя в раме" (Голощапов как-то утром приобрел
ее у создателя за бутылку портвейна "777") не обнаружил. "Рисуют, блин, хари
какие-то!" - доложил Струков. - "Приснится, товарищ майор, такое, блин, -
комиссуют на хрен из органов...".
В общем, Зубков, определив характер и пристрастия "объекта" решил
"взять" Голощапова - на улице, как в старые добрые времена, подсадить в
машину - и на Лубянку. Мол, куда это мы? Пару вопросов, и вы свободны,
гражданин Голощапов...
Андриан потом как ни старался - так и не смог вычеркнуть из памяти этот
страшный, черный, ужасный день. Говорили довольно долго и в основном на
какие-то отвлеченные темы: об искусстве, о религии, о поэзии даже. Ну, как
водится, Зубков предложил сотрудничество, на что Голощапов, успокоенный
общим тоном беседы, ответил гордым "нет!". Тогда Геннадий Павлович обошел
стол, взял стихотворца за шею левой рукой, чуть сдавил сонную артерию,
нагнул его, ударил коленом в нос - и в таком виде, окровавленного, буквой
"зю" - вывел из кабинета. Они пошли - вернее, шел Зубков, а Голощапов
семенил на полусогнутых - по коридору; наконец, свернули в открытую дверь.
Это был кабинет, почти такой же, как у Зубкова, с портретом Феликса, но за
столом сидел человек в белом халате и укладывал в кожаный ридикюль (как у
чеховских докторов) никелированные инструменты: щипцы, хитроумные, с
загибами, ножницы, какие-то странные крючки и длинные иглы. Все это
Голощапов увидел, чуть скосив глаза из неудобного положения, проморгавшись
от выступивших слез. Из носа на паркетный пол падали капли крови.
"Здорово, Нилыч! - сказал Зубков и протянул свободную правую руку. "О,
кого я вижу! - сказал Нилыч. - Генок!" Улыбка у Нилыча была добрейшая,
белозубая и фотогеничная, а вот телосложение под халатом (широкие плечи,
длинные руки) да и сам халат не внушали доверия. "А это кто с тобой, Генок?"
- так же весело удивился Нилыч. "А это Андриян", - сообщил Зубков.
"Николаев, космонавт?" - еще больше удивился Нилыч. - Что, и он тоже?" "Да
нет, это стихотворец. Антисоветчик Голощапов". Нилыч подошел поближе, взял
Андриана за подбородок двумя пальцами правой руки. "Что, не колется, что
ли?" "Ну", - подтвердил "Генок". Нилыч чуть приподнял Голощапова за