"Генри Райдер Хаггард. Мари ("Зулусский цикл" #1)" - читать интересную книгу автора

фунтов и я прилагаю расписку и доверенность на получение этой суммы. Также
имеются причитавшиеся мне от Британского правительства 253 фунта за
освобожденных рабов, которые стоили по меньшей мере 1000 фунтов. Тут также
есть бумага, дающая вам право получить их. Что касается моих претензий к
вышеуказанному проклятому правительству из-за принесенных мне кафрами Кваби
потерь, оно, правительство, не признает их, утверждая, что нападение было
вызвано французом Лебланом, одним из моих домочадцев".

- И совершенно справедливо, - прокомментировал это место в письме мой
отец.

"Когда вы получите эти деньги, если получите их, то я умоляю вас
выбрать какую-нибудь возможность переслать их мне, где бы я ни находился, о
чем вы безусловно услышите в свое время, хотя я тогда надеюсь снова стать
богатым и не буду остро нуждаться в деньгах.
Прощайте, и да пребудет с вами Бог, как надеюсь, пребудет он со
мною, и с Мари и с остальными нами, бурами-переселенцами. Податель сего
догонит нас с вашим ответом на нашей первой остановке.

Анри Марэ".

- Хорошо, - сказал отец со вздохом, - я полагаю, что мне нужно
оправдать его доверие, хотя почему это он выбрал "проклятого англичанина", с
которым всегда жестоко спорил, для того, чтобы собрать свои долги, вместо
одного из его собственных возлюбленных буров, я, конечно, не знаю. Я кивнул
головой и подошел к посланцу Марэ, одному из тех, кто вместе со мной защищал
Марэсфонтейн. Это был хороший парень, хотя и пьяница.
- Хеер Аллан, - сказал он, оглянувшись вокруг, - у меня есть и для вас
маленькая записка, - и он вытащил из сумки записку, на которой адресат
указан не был. Я жадно развернул ее. Она была написана по-французски, чего
не понял бы ни один бур, если бы она попала в их руки...

"Будь смелым и верным и помни, как буду помнить я. О! Любовь моего
сердца... прощай, прощай!".

Это послание не было подписано, но какое значение для меня могла иметь
подпись? Я быстро написал ответ в таком же духе, хотя какие точно были там
написаны слова, я не могу припомнить спустя полстолетия. Итак, готтентот
уехал с нашими письмами, и это была последняя прямая связь с Анри и Мари
Марэ перед более чем годичным перерывом...
Я думаю, что эти долгие месяцы были наиболее трудными в моей жизни. Это
был как раз тот характерный переходный период от юности к взрослому
состоянию, который в Африке происходит раньше, чем здесь, в Англии, где
молодые люди часто кажутся мне мальчиками, хоть им и по двадцать пять лет.
Я не мог забыть Мари, ее образ был со мною и днем и ночью, в
особенности ночью, что лишало меня сна. Я стал замкнутым, мрачным,
сверхчувствительным, раздражительным и делал все, как человек в состоянии
упадка. Я припоминаю, как Ханс однажды спросил, не сходить ли мне и не
наметить ли колышками место для моей могилы, чтобы не произошло ошибки,
когда я уже совсем не смогу разговаривать... В ответ я стукнул его