"Митицуна-но Хаха. Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) " - читать интересную книгу автора

и, подняв на всю столицу шум, с непереносимым для слуха галдежом проехал в
том числе и мимо моих ворот (курсив мой. - В. Г.)". Нужно при этом учесть,
что героиня экипажа не видит, а судит только по звукам.
Здесь совершенно очевидно отделение повествователя от героини,
преследующее цель не точной передачи факта, а художественного, наиболее
выразительного описания ситуации, объясняющего эмоциональную реакцию на нее
и подчиненного общему замыслу произведения. Такие отступления очень редки в
"Дневнике эфемерной жизни" и выражены в нем сравнительно слабо.
Анализ таких примеров неизбежно приводит к определению границ
дневниковой литературы как самостоятельного жанра - к отделению
художественных дневников от регистрирующих (эти последние велись на
китайском языке) с одной стороны, и от повество вательной литературы
(моногатари, сикасю, ута-моногатари и др.) с другой.
По этому вопросу написаны многие исследования[14], и углубляться в
проблему генезиса и специфики средневековой японской дневниковой литературы
здесь не место.

***

Классическая японская литература в разных ракурсах осмысливала проблему
человека и окружающего его мира. В X веке эта проблема стояла в
буддийско-синтоистском ракурсе. Буддизм здесь выработал несколько концепций
тождества двух этих вероисповеданий, и самой влиятельной среди них была
сингонская концепция, получившая название ребу-синто. Она исходила из идеи
деления сущего на две составляющие - эмпирическую и абсолютную (схематически
их сочетание представлено в мандалах).
Развивая эту доктрину, теоретики сингон-буддизма провозгласили синто не
самостоятельным явлением, а всего лишь частным проявлением буддизма, а
синтоистских ками (божества синтоистского пантеона) - частным проявлением
истинной сущности - будд и бодхисаттв (концепция хондзи-суйдзяку). Были даже
установлены конкретные соответствия.
Вера во всеобъемлющую сущность буддийского учения, в таинства
сингон-буддизма c его заклинаниями, гаданиями, зрительными и звуковыми
эффектами, запретами глубоко проникла в сознание киотоской аристократии. С
дохэйанских времен ранние буддийские школы укрепляли у верующих убеждение в
неизбежность кармического воздаяния, во влияние предшествовавших
существований на нынешнюю жизнь, в то, что реальная жизнь - это цепь
страданий, усугубляемых суетой земных желаний ("Четыре чудесных истины").
У Митицуна-но хаха такое истолкование собственной жизни находит
бесспорное понимание из-за ее тонкой душевной организации. Непостоянство
Канэиэ, смерть больной матери, тревоги о будущем ребенка привели ее к
нервному перенапряжению, закончившемуся в 964 г. параличом конечностей и
нарушением речи.
Японская прозаическая литература в X веке только еще готовила опорную
базу для мощного рывка вперед, для потока великолепных полотен, из которых
"Повесть о Гэндзи" Мурасаки Сикибу (нач. XI в.)[15] затмила все, до того
созданное. "Дневник эфемерной жизни" - одно из лучших произведений,
созданных на старте великого рывка. Из дошедших до нашего времени - это
первый по времени бытовой дневник. Произведение с большой
непосредственностью отражает реальную жизнь японской средневековой знати