"Кнут Гамсун. Пан" - читать интересную книгу автора

йомфру Эдварду на нарах, надо бы усадить ее на скамье. Вдруг мне
представилось ее смуглое лицо и смуглая шея; передник она повязывала ниже
пояса, чтоб талия получалась длинная, по моде; я вспомнил, какое
девическое стыдливое выражение у ее большого пальца, он возбуждал во мне
нежность, и складочки у суставов такие приветливые. И как горел ее большой
рот.
Я встал, отворил дверь и прислушался. Я ничего не услышал, да и
слушать-то было нечего. Я снова затворил дверь. Эзоп поднялся с подстилки,
он почуял неладное. Мне приходит в голову догнать йомфру Эдварду и
попросить у нее немного шелка починить сачок, это не выдумка, нет, я могу
расстелить сачок и показать ей проржавевшие петли. Я был уже за дверью,
когда вспомнил, что шелк у меня есть, он лежит в коробке для мух, у меня
его сколько угодно. И я тихо и уныло побрел обратно.
Из углов сторожки на меня дохнуло чем-то чужим, словно кто поджидал
меня в моем доме.



6

Меня спрашивали, уж не бросил ли я охоту; спрашивал один рыбак, он два
дня провел в заливе и за все время не слыхал в горах ни выстрела. Да, я не
стрелял, я все сидел дома, покуда у меня не вышла еда.
На третий день я отправился на охоту. Лес зазеленел, пахло землей и
деревьями. Сквозь взмокший мох пробивались зеленые стрелки дикого чеснока.
О чем я только не думал... Голова шла кругом, я то и дело присаживался. За
целых три дня я видел одного человека, того, вчерашнего рыбака. Я думал: а
вдруг я встречу кого-нибудь по дороге домой, на опушке, на том месте, где
видел доктора и йомфру Эдварду. Они ведь снова могут там оказаться.
Впрочем, кто его знает. И почему, собственно, именно они пришли мне в
голову? Мало ли кого я могу встретить. Я застрелил двух куропаток, одну
тотчас приготовил; потом я взял Эзопа на поводок.
Я ел, лежал на подсохшей поляне и ел. Все было тихо, лишь вскрикнет
вдруг птица да ветер прошелестит листвой. Я лежал и глядел, как медленно,
медленно качаются ветки; ветер делал свое дело, разносил пыльцу с куста на
куст, не забывал ни одного венчика; лес упоенно замер. Зеленая гусеница,
пяденица, шагает по краю ветки, шагает без передышки, словно отдыхать ей
нельзя. Она почти ничего не видит, хоть у нее есть глаза, то и дело встает
торчком и нащупывает, куда бы ступить; будто обрывок зеленой нитки мережит
ветку крупными стежками. К вечеру, надо думать, она доберется до места.
Тихо. Я встаю и иду, присаживаюсь и встаю снова. Сейчас около четырех;
когда будет шесть, я пойду домой, и, может быть, я кого-нибудь встречу. У
меня остается два часа, всего два, и я уже волнуюсь, я счищаю вереск и мох
со своего платья. Места мне знакомы, я узнаю все эти деревья и камни,
отвыкшие от людей, листва шуршит у меня под ногами. Шелест, шелест, мои
знакомые деревья и камни! И меня переполняет странной благодарностью,
сердце мое открыто всему, всему, все это мое, я все люблю. Я подбираю
засохший сучок, держу его в руке и смотрю на него, сидя на пне и думая о
своем; сучок почти совсем сгнил, у него такая трухлявая кора, мне делается
его жалко. И, поднявшись, пустившись в путь, я не бросаю сучок, не швыряю