"Петер Хандке. Медленное возвращение домой (Тетралогия-1)" - читать интересную книгу автора

мергеля и, может быть, золотой пыли, оказался под угрозой этой дрожащей
пустоты, как будто все время менявшей направление движения, - и посмотрел на
обжитое пространство позади него, туда, где мелькали среди кустов светлые
мохнатые хвосты цепных собак, где блестели кустики молодой травы на земляных
крышах хижин индейцев и где стоял теперь тот "вечный другой" - таким
представился ему в этот момент его коллега Лауффер - в высоких сапогах,
заляпанных илом, в специальной куртке с множеством карманов, с
поблескивающей лупой, висящей на шнурке, он только что вернулся с полевых
работ и теперь остановился на последней деревянной ступеньке, перед входом в
дом с высокой крышей, освещенный солнцем, падавшим на лицо и грудь, как
будто потерянный оттого, что то место, куда он теперь вернулся, было не
домом, а всего-навсего крышей над головой, он стоял застыв на месте, словно
копируя оцепеневшего Зоргера, как и он устремив взгляд на бескрайние водные
просторы, с сигаретой в зубах, с таким же перекошенным лицом, всем своим
видом как будто взывая о помощи, напоминая одного из тех, кто идет в
колонне, где один не отличим от другого, где каждый смотрит в затылок
впереди идущего.
Лауффер был одним из тех друзей, с которым у него установились близкие
отношения, но в этих отношениях не было, однако, никакого панибратства, в
них чувствовалась скорее какая-то робкая вежливость. Невозможно было
представить, чтобы кто-нибудь из них, при том что в их повседневной жизни
многое зависело от настроения, позволил бы себе выплеснуть наружу свои
эмоции (хотя иногда это было бы даже полезно). Им приходилось делить рабочую
комнату на двоих, но только один раз, в самом начале, они повздорили из-за
чего-то, а так - без всяких договоров каждый знал свое место, и в спальне
тоже, - в доме было только два этих помещения. У них было много общего, и
это казалось само собой разумеющимся, хотя при этом если они делали
что-нибудь вместе, то это выглядело скорее случайностью; каждый занимался
своим делом, и даже внутри дома у каждого из них были свои тропы. Они
никогда не ели по-настоящему вместе, просто один подсаживался к другому,
если тот решил как следует пообедать, и тогда неизменно раздавался вопрос:
"Выпьешь со мной вина?" Если же кто-нибудь из них хотел послушать музыку, то
другой не уходил из комнаты, а сидел и слушал как будто безучастно, только,
быть может, постепенно втягиваясь, - и тогда мог даже попросить поставить
что-то снова.
Лауффер был лжецом; Зоргер при всем внешнем спокойствии и
невозмутимости все еще оставался непостоянным человеком, чье непостоянство
выражалось порой в резком переходе к абсолютному равнодушию или даже
неверности: оба они догадывались или знали дурные стороны друг друга, с
которыми они молча мирились (непостижимым образом предчувствуя, когда они
должны проявиться, в то время как тот, против кого они, собственно говоря,
направлены, продолжал оставаться в полном неведении) и, забавляясь про себя,
что каждый из них по отношению к посторонним может вести себя как последняя
сволочь, никогда не позволяли себе ничего подобного по отношению друг к
другу, радуясь тому, что они уже так долго вместе: рядом с другом каждый
казался себе вполне благонамеренным и уж во всяком случае не злодеем.
Их нельзя было назвать парой, даже по контрасту; за все эти годы они
стали скорее партнерами и оставались ими даже на расстоянии - сработавшейся
командой, но не закадычными друзьями: враги одного спокойно могли быть
добрыми знакомыми другого.