"Петер Хандке. Медленное возвращение домой (Тетралогия-1)" - читать интересную книгу автора

У лжеца Лауффера, в общем-то, не было врагов, его лживость замечали
только исключительно женщины, да и то немногие; заметив ее, однако, они
считали, что владеют теперь какой-то невероятной трагической тайной, которую
они должны хранить по гроб жизни, и потому, прибрав Лауффера к рукам, так
что весь прочий мир оказывался уже исключенным из этой связи, спешили
заключить с ним союз.
Где бы он ни появлялся, он, не прилагая со своей стороны никаких
особенных усилий, тут же становился всеобщим любимцем, и люди даже за глаза
называли его запросто по имени, причем не только здесь, на американском
континенте, где это в общем принято. Конечно, случалось, на него сердились,
как сердятся, бывает, на своих кумиров, не более того, но никто бы никогда
не позволил постороннему обругать его. При всей его физической
непоседливости - правда, когда он, насилуя себя, тихо сидел против
погрузившегося в мысли Зоргера, он выглядел как послушный игрушечный
мальчик - он с первого взгляда, при всей своей не слишком атлетической, но
вместе с тем какой-то забавной и потому казавшейся родной массивной фигуре,
производил впечатление счастливого согласия, некоей находящейся в
беспрестанном движении середины, в которой хотелось принять участие; в нем,
в этом лжеце, было что-то надежное: всякий раз при виде его ты чувствовал
какое-то облегчение или просто радость от встречи, даже если он только
просовывал голову в дверь.
Правда, он никогда не врал первым, он лгал только тогда, когда читал в
устремленных к нему восторженных глазах всех этих благонамеренных - других
он просто не знал - некое ожидание Спасителя, которое он, конечно, не в
состоянии был бы оправдать, если бы речь шла о долгом общении, но в котором
он тем не менее в этот момент не чувствовал себя вправе их обмануть и потому
принимался бессовестно и чуть что неприлично врать. Факт оставался фактом:
Лауффер, без каких бы то ни было усилий с его стороны, повсюду воспринимался
как собиратель сбившихся с пути, так что ему казалось теперь, что отныне он
навсегда обречен на вечную безобидность, в которой он не узнавал себя: он не
был бесстрастным бесполым существом, напротив, в глубине души он, в своих
собственных глазах настоящий герой, а не такой, каким он виделся тем, кто
называл себя его друзьями, уже давно лелеял беззаветную или, быть может,
безумную мечту стать великим.
- Я хочу быть таким же опасным, как ты, - сказал он как-то, когда они
сидели с Зоргером дома и случайно, как это бывало у них, решили вместе
поужинать.
Они сидели за столом у западного окна, центральная часть которого, там,
где сходились река и вечернее небо, являла собою желтый четырехугольник с
длинными темными полосками, а сверху и снизу (гряда облаков и берег реки)
чернела темнота; окно было без сетки, но единичные комары, хотя и залетали,
как очумевшие, в комнату, не кусались, а просто садились на руки и там
сидели.
На ужин у них были собранные ими в поле светло-коричневые, похожие по
вкусу на китайские, грибы, которые впитали в себя влагу грунта,
скапливающуюся там, потому что под ним залегал слой мерзлоты; к грибам
прилагались добытые у рыбаков-индейцев толстые белесые куски лосося и
последняя, уже переросшая, картошка из их собственного довольно
бесформенного "летнего сада", разбитого с восточной стороны дома, там, где
было меньше ветра. Они пили купленное в местном супермаркете, именуемом