"М.С.Харитонов. Книга о судах и судьях " - читать интересную книгу автора

смысловым значением метафоры "оживления". В родовую эпоху обе стороны могли
помириться и прекратить кровавую "месть", хотя бы дело касалось убийства:
именно с "убийцей" и возможен был "мир" вопреки всякой, казалось бы, логике.
Форма, в какой совершался "мир", должна показаться неожиданной для тех, кто
уверен в исторической незыблемости логических построений. Производительный
акт с женщиной, женитьба - вот основная форма примирения с убийцей" [14,
158][xxv].
Интересно для нашей темы и замечание того же автора о том, что "самое
понятие "возмездия" и "наказания", вернее, самая связь между нормой и
известным ее нарушением, "виной", между "виной" и "наказанием" за вину
держится на семантическом тождестве поступка и проступка, проступка и кары"
[14, 157]. Такое отождествление тоже сложилось исторически и не должно
абсолютизироваться. В известном индийском рассказе [44, 80] брахман погибает
от несчастного стечения обстоятельств: в его еду случайно капнул яд из пасти
змеи, которую пожирал сокол. И все-таки раджа, к которому обращаются с
предложением указать виновного, добирается до него по цепочке отдаленных
причин и следствий (см. изложение этого сюжета в примеч. к No 185). А в
аналогичном сирийском рассказе "Отравленное молоко" призванный в судьи
царевич никого не считает возможным обвинить в смерти отравившихся людей:
"Они погибли потому, что такая смерть была им суждена". Возможно, для
индийскою казуального и юридического мышления, создавшего развитую систему
регламентации и квалификации самых различных сторон человеческой жизни и
поведения, такая ссылка на судьбу показалась бы уклонением от ответа.
В то же время сравним приведенную в сборнике сказку "Суд Мула-девы"
(No66) со знаменитым древнегреческим мифом о суде Париса. На коварный и
опасный вопрос, которая из женщин красивее, Муладева ответил: "Для всякого
на свете прекрасна только его возлюбленная". Если бы так ответил Парис трем
соперничавшим богиням - скольких бедствий удалось бы избежать! Не сказалась
ли тут хоть в какой-то мере особенность восточного логического мышления,
отличного от дуалистической европейской традиции с ее склонностью "исключать
третье" (tertium non datur: или-или; одно из двух)?
Однако при всем разнообразии реальных ситуаций, выводов, приговоров,
обусловленных историческими, национальными или иными факторами, набор
принципиально возможных логических решений в рассказах о судах достаточно
ограничен. В каждой группе таких сюжетов можно отметить:
а) суды, подтверждающие правоту (преимущество) одной из сторон на
основании определенного принципа и присуждающие ей выигрыш (поощрение), а
другой соответственно - проигрыш (наказание); вообще сюжеты, доказывающие
справедливость определенного принципа (вывода);
б) суды, подтверждающие правоту другого, иногда прямо противоположного
принципа и соответственно признающие правой другую сторону, присуждающие
поощрение тому, кто считался бы проигравшим или был бы наказан в предыдущем
случае[xxvi];
в) суды, где правыми и выигравшими оказываются оба (а виноватым и
наказанным иногда - кто-то третий) или оба оказываются виноватыми и
наказанными (а правым и выигравшим - кто-то третий); вообще истории, не
дающие преимущества какому-либо принципу или утверждению;
г) суды-дилеммы, где остается неясным, кто же прав (выиграл), а кто
неправ (проиграл) и должен быть наказан; иногда такие рассказы заканчиваются
вопросом, обращенным к читателю.