"Брет Гарт. "Старуха" Джонсона (Авт.сб. "Трое бродяг из Тринидада") (Детск.)" - читать интересную книгу автора

какие-то выкинутые за ненадобностью бутылки и жестянки; ближние кусты
бузины и акации, точно дрянными цветами, украсились клочками бумаги и
вывешенными для просушки кухонными тряпками. Этот мерзкий круг явно не
расширялся: казалось, Природа опять и опять отбрасывает хлам, навязанный
ей непрошеными гостями; ни звери, ни птицы не льстились на этот мусор; ни
один лесной обитатель не переступал нечистого рубежа; человек укрылся за
барьером из отбросов, омертвелых, как сброшенная змеею кожа. Эта
несуразная, сама собой возникшая ограда столь же надежно защищала жилье от
любопытства ночных хищников, как грозный огненный пояс - стоянку
первобытного охотника.
Когда я вернулся в хижину, она была пуста, и двери, ведущие в обе
пристройки, закрыты, но на грубо сколоченном столе, к которому придвинут
был табурет, меня ждал дымящийся кофе в жестяной кружке, в такой же миске
- горячие лепешки на соде и еще тарелка жареной говядины. Было что-то
странное и тягостное в том, как молчаливо, но недвусмысленно меня обрекали
на одиночество. Быть может, я пришелся не по вкусу "старухе" Джонсона,
когда она исподтишка разглядывала меня со своего наблюдательного поста?
Или таковы уж в горах Сьерры понятия о гостеприимстве, что хозяева не
желают с вами разговаривать? А может быть, миссис Джонсон молода и хороша
собой и прячется по строгому приказу ревнивого супруга? Или она калека, а
может быть, и впрямь старуха, прикованная болезнями к постели? Из
пристройки порою доносились приглушенные голоса, но ни разу я не услыхал,
чтобы заговорила взрослая женщина. Совсем стемнело, тусклый отблеск
тлеющих в глинобитном очаге поленьев почти не давал света, и от этого мне
стало еще более одиноко. В подобных обстоятельствах полагалось бы забыть о
трапезе и предаться самым мрачным философическим раздумьям; но природа
часто бывает непоследовательна, и должен с прискорбием сознаться, что под
влиянием свежего горного воздуха плоть моя, наперекор всем уверениям
сочинителей, оказалась с духом не в ладу. Я порядком проголодался и с
аппетитом принялся за еду, решив, что отдать дань философии и несварению
желудка всегда успею. Я весело расправился с лепешками и задумчиво допивал
кофе, как вдруг среди стропил послышалось какое-то воркование. Я поднял
голову: сверху на меня в упор глядели три пары совершенно круглых глаз.
Трое уже знакомых мне детишек расположились под крышей в позах Рафаэлевых
херувимов и с величайшим интересом наблюдали за моей трапезой. Я
встретился взглядом с самым младшим, и он сдавленно хихикнул.
Я никогда не понимал, почему взрослого человека, который довольно
спокойно переносит насмешку равного, так уязвляет, если над ним беззлобно
посмеется ребенок. Мы искренне убеждены, что Джонс или Браун смеются над
нами только по злонравию, невежеству или высокомерию, но в глубине души
опасаемся, что юные критические умы и в самом деле находят в нас нечто
достойное осмеяния. Однако я лишь приветливо улыбнулся, не допуская и
мысли, будто в моих манерах, когда я один за столом, что-то может быть
смешное.
- Поди сюда, Джонни, - ласково сказал я.
Двое старших, девочка и мальчик, мгновенно исчезли, словно я уж так
забавно сострил, что они больше не ручались за себя. Я слышал, как они
торопливо карабкались вниз по ту сторону бревенчатой стены и наконец
спрыгнули наземь. Меньшой, тот, что хихикал, остался на месте и
завороженно глядел на меня, но явно готов был удрать при малейшем признаке