"Брет Гарт. "Старуха" Джонсона (Авт.сб. "Трое бродяг из Тринидада") (Детск.)" - читать интересную книгу автора

из своих малышей, и исчезла в доме.
Минуту я молча стоял перед закрытой дверью, не зная, смеяться или
сердиться. Потом в густеющей тьме прошелся вокруг дома, прислушался к
ветру, который теперь громче шумел в вершинах деревьев, вернулся в хижину,
затворил дверь и лег.
Но мне не спалось. Мне стало казаться, что я в ответе за этих одиноких
детишек, которых Джонсон так легкомысленно бросает на произвол судьбы;
ведь они беззащитны, их подстерегают несчетные случайности и
неожиданности, с которыми старшей девочке не под силу будет справиться.
Хищника - будь то зверь или человек - можно, пожалуй, не опасаться:
разбойники горных троп не унизятся до мелкой кражи, а медведь или пантера
почти никогда не приближаются к человеческому жилью; но вдруг пожар или
заболеет кто-то, да мало ли что может случиться с детьми... Не говоря уже
о том, что такая заброшенность может пагубно повлиять на развитие юных душ
и умов. Нет, просто стыд и позор, что Джонсон оставляет их одних!
В тишине до меня явственно доносились из пристройки детские голоса, -
очевидно, Кэролайн укладывала меньших в постель. И вдруг она запела!
Остальные подтянули. Снова и снова хор повторял единственный куплет всем
известной скорбной негритянской песни:

Куда ни поеду, куда ни пойду,
Повсюду тоска и печаль, -

высоким рыдающим голосом выводила Кэролайн.

Покоя и счастья нигде не найду
И родины милой мне жаль, -

по-детски шепелявя, откликалась младшая девочка.
Они повторили это раза три, пока и остальные не усвоили прочно слова и
мотив, а потом уже все вместе пели одно и то же снова и снова, горестный
напев то нарастал, то затихал в темноте. Сам не знаю почему, но я сразу
решил, что для маленьких сирот это не просто пение, а некий обряд
благочестия, словно они на сон грядущий поют псалом или гимн. Потом, как
бы подтверждая мою догадку, кто-то коротко и неразборчиво что-то
проговорил или прочитал, и настала глубокая тишина, лишь протяжно
заскрипели еще не высушенные временем деревянные стены, будто и дом
потягивался перед отходом ко сну. И все стихло.
А с меня сон как рукой сняло. Наконец я встал, оделся, пододвинул
табурет к очагу, достал из своего походного ранца книгу и при свете
отыскавшегося тут же оплывшего огарка, воткнутого в бутылку, принялся
читать. Потом я задремал. Право, не знаю, сколько прошло времени, во сне
меня стал преследовать громкий, настойчивый лай, и наконец я проснулся.
Собака лаяла где-то за хижиной, в той стороне, где я на прогалине привязал
Чу-Чу. Я вскочил, распахнул дверь, кинулся к лощине и почти сразу
наткнулся на испуганную Чу-Чу - она спешила мне навстречу, но прыть ее
несколько сдерживало лассо; другой конец лассо держал некто, неторопливо
вышедший из лощины, закутанный в одеяло и с ружьем через плечо. Не успев
опомниться от первого изумления, я поразился еще сильней, ибо вдруг узнал
Кэролайн.