"Вильгельм Гауф. Фантасмагория в Бременском винном погребке (Осенний подарок друзьям вина) " - читать интересную книгу автора

бродила за несколько улиц оттуда по кладбищу при церкви Божьей матери.
Но мне было обидно, что любезные мои приятели обозвали меня сурком и
приписали сонливости то, что на самом деле объяснялось желанием
бодрствовать. Только ты, сердечный друг Герман, правильно меня понял. Ведь
я слышал, как ты сказал уже внизу на соборной площади: "Нет, дело не в
сонливости - у него же блестят глаза. Опять он выпил, то ли многовато, то
ли маловато, и, значит, хочет глотнуть еще, но - в одиночестве".
Откуда только у тебя такой дар провидения? Или ты догадался, что,
если глаза у меня смотрят бодро, значит, ночью мне предстоит встреча со
старым рейнским вином; откуда мог ты знать, что грамоту и письменное
разрешение, выданные мне ратушей, я пущу в ход как раз этой ночью, дабы
приветствовать Розу и ваших двенадцать апостолов? К тому же у меня сегодня
особый, "високосный" день.
На мой взгляд, не так уж плоха усвоенная мною от деда привычка
посидеть и поразмыслить над теми зарубками, что нанесены за год на древо
жизни. Ежели ты празднуешь только Новый год да пасху, рождество или
троицу, то в конце концов эти праздники станут привычными, покажутся
буднями и перестанут вызывать воспоминания. А как бы хорошо, чтобы душа,
вечно озабоченная житейской суетой, когда-нибудь завернула на постоялый
двор собственного своего сердца и угостилась за долгим табльдотом
воспоминаний, а затем написала бы добросовестный счет ad notam*, подобный
тому, что трактирщица Быструха подала рыцарю. Дедушка называл такие дни
своими високосными днями. Это не значило, что он приглашал на банкет
друзей или проводил такой день весело и шумно, в свое удовольствие; нет,
он углублялся в себя и услаждал свою душу в опочивальне, знакомой ему уже
семьдесят пять лет. Еще и по сию пору, хотя он уже давно покоится на
кладбище в холодной могиле, еще и по сию пору я нахожу в его голландском
Горации те строки, что он читал в такие дни; еще и по сию пору, словно это
было вчера, вижу я его большие голубые глаза, задумчиво устремленные на
пожелтевшие страницы семейной книги для памятных записей. И так ясно вижу
я, как его глаза постепенно увлажняются, как дрожит на седых ресницах
слеза, как сжимается властный рот, как старик медленно, словно не решаясь,
берет перо и ставит черный крест под именем "одного из своих отошедших в
вечность братьев".
_______________
* Для сведения (лат.).

"У барина високосный день", - шепотом увещевали нас слуги, когда мы,
как обычно, шумно и весело мчались вверх по лестнице. "У дедушки
високосный день", - перешептывались мы и думали, что он сам готовит себе
рождественские подарки, ведь у него не было никого, кто бы зажег ему елку.
И разве мы были не правы, думая так в детской простоте? Разве он не
зажигал рождественскую елку своих воспоминаний, разве не горели тысячи
мерцающих свечек - любимые часы долгой жизни, и не казалось, что, сидя
вечером своего високосного дня тихо и умиротворенно в креслах, он детски
радуется дарам прошлого?
Его високосный день был и тогда, когда его вынесли из дома. Я пустил
слезу, подумав, что дедушка в первый раз за долгое-долгое время попал на
свежий воздух. Его повезли по дороге, по которой я так часто ходил вместе
с ним. Но только везли его не долго, а потом перешли через черный мост и