"Джеймс Хэвок. Мясная лавка в раю (английский андеграунд) " - читать интересную книгу автора

против женщин, выслав вперед лабиринт жадных маленьких мальчиков и существ,
пролетевших сквозь Ад на коврах паутины; рыцарей яйцевидных восходов,
порющих нацию самок невиданным видом щупальца. Они конструируют
спиралевидный гарнизон из кровавой резни, безумья лобковых лоскутьев и
спиленных скальпов, сока взорванных сексов, сочных какашек, украшенных
солитерами, позвоночников, растерзанных рукой бешенства, хороводов крабовых
вшей, сосков, проткнутых злыми цветами, все крепко-накрепко сковано
желеобразными тросами и упаковано льдом. Изолирован своим мутным коконом,
Эштон командует геноцидом в сердцевине вечной, великолепной зимы.
Из яичника он дирижирует всеми видами подлого зверства, топоча ногами
от радости, когда дев прибивают гвоздями к мельницам, девушек превращают в
одежду, старух набивают сосновыми шишками, а вдов заставляют дрочить
зазубренными лопатками их отрытых супругов. В то время, как мерзлые
катакомбы все еще резонируют их мучениями, жертвы вминаются в глину,
запекаются и глазируются. Эти яркие чучела далее вешаются на веревках по
всей стране. Их жалкие духи взывают к живым.
Кирка была проституткой, слышавшей голоса. Забой ее бедных сестер
растравил в ней видения религиозного эротизма. В один из дней она просто
взяла свои кости в охапку и вылупилась из змеи. Не будучи больше рабыней
языкового давления, она повесила своих мужиков на кишках и заставила их
истечь кровью; ведь так приказал ей каприз бесноватой луны. Телепатия крови
дала ей способность внедряться в мозги через ауры секс-насилия. В своей
шкуре ошпаренных шпилей, она внушала лишь отвращенье.
Однажды, в бесцветнейшем декабре, ее веру вознаградило святое виденье:
ее собственная мамаша, сваренная вкрутую и висящая на лиственной виселице.
После этого откровения Кирка пошла по миру в сандалиях из колючей проволоки
и плащанице, пропитанной ее собственным калом, разрезанной на заду, как
визитка, чтоб были видны цветы ее жопных стигматов.
Канонизирована невестами Эштона, она повела их, словно армию,
протаптывая наносную колею через мощеные усладами оттоки; ее проход
увековечивали пирамиды из мужских зубов. Ее легенда была вырезана рунами в
виселичном прахе, воплощая нисхожденье Ведьмы в колеснице из костей парней.
Слухи дошли до Эштона. Космический Клиторальный Концлагерь скакал прямо в
сердце Яйца на вспененной, алой прибойной волне нашинкованных членов.
Ночная страна изнывает от массы странных существ. Эштон корчится между
скал в обличии Говнобоя, размечая алмазными каплями грани своей страны;
заклиная проказные перекрестки. В момент, когда скрежет мошеночных краг
возвещает прибытие Кирки, Говнобой Эштон медленно встает, как смертоносный
чертик-из-коробочки, что полосует вмазанное небо кривым пиздохлыстом. Все
небеса захлапываются, будто черная книга. Водопадные вымыслы атакуют каждый
квадратный дюйм кожи Кирки, впиваясь пиявками в каждый волос, вбуравливаясь
в потертости. Дурные вероучения выпархивают из теней ее сисек, озаряя живот,
и промежду ее полужоп доктрины всех геноцидов трамбуют мягкое мясо, татуируя
в нем жесткий манифест колонизации. Стражи библейского гнева встают, мерцая
в соцветье топазовых щупов; смарагды случайно трясутся сквозь мутные линзы.
Эштон извлек океан из жемчужины, и Кирку отбросило комом электризованной
шрамовой ткани, вздувшимся между ног, маткой, хлещущей сгустками гноя, в
котором корчатся жуткие рожи.
Эштон загробно цитирует Говнозаветы, строя призраков грязи из дремлющих
стрептококков - точно так же, как волк возлегает с ягненком; крутит ржущий