"Джеймс Хэвок. Мясная лавка в раю (английский андеграунд) " - читать интересную книгу автора

чтобы полировать своё вздутое брюхо, как если б оно было некой восточной,
беременной лампой. Разгоряченный фантазией шестерки, юный Джулиан
принимается дрыгаться под столом, лицо его лыбится в идиотской гримасе, одно
веко полуприкрыто. Щелкунчик же продолжает свои блудливые корчи, пытаясь
заткнуть себе жопу жирненьким мандарином. Луна вешается.
Джулиан совершенно внезапно кончает на свастику из парящих роз;
мандарин пердуна-Щелкунчика, хлопнув, вылетает из его задницы и летит по
дуге в венерину мухоловку, толкаем башкой, но не некого джинна, а ушлого
серого ленточного червя, неварёного и пищащего так, как будто б его
поперчили стрекательные деревянные клетки; и тут же с востока беспризорным
кинжалом пронзает муссон.
Дальше следует острый, как бритва, треск молнии; он наводит на мысль о
в щепы разбитых воротах небесного выгула. Светопадение кажется вечным.
Джулиан чувствует, что вот-вот захлебнется дождем мочевины, спермы и
распускающимся сияньем. Щелкунчик просвечивает насквозь. Видим только
благодаря рулонам червя-калоеда, все еще вьющегося в его толстой кишке, он
трясется под обеденным креслом, в то время, как Козлобог, грохоча, грядет
среди пенных небес, своей собственной грубой и бородатой персоной.
Брыкаясь и фыркая, Приносящий Рассвет врезается септическими рогами
прямо в полную луну Мая, копыта грозятся вломиться в праздничный стол. При
каждом ударе мягкие искры вылетают из-под них, не умирая, но умножаясь и
разгораясь. Джулиан лежит в полной прострации, он ослеплен, связан с ночью
лишь тонкою нитью; бедный Щелкунчик вот-вот распадется. Козлобог отступает
на шаг, готовясь к массированной атаке. Его расколотые глаза излучают чистые
столбы света, он срывается с места и наносит подлый удар. Лунная кожура
лопается; но затем, словно ртуть, она слипается снова и защемляет ему рога.
Козлобог рычит в ярости, дергает головой из стороны в сторону, всхрапывая и
скрежеща зубами, но, несмотря на все старания, не может высвободиться из
ловушки. И задним копытом, ни хренища не видя, пропинывает деньрожденский
пирог.
Безумные красные скорпионы, в смертельном согласье, вываливаются
изнутри и маршируют единым строем, страшные клешни за отравленными хвостами,
навстречу обидчику. Вцепляясь во влажные, слипшиеся волоски, они ползут
вверх по стучащим задним ногам; наконец, один за другим, они исчезают в
заднице Козлобога. Секунду спустя козел блеет от боли, так как захватчики
роются у него во внутренностях, жалят жалами вены и нежные перепонки.
Некоторые принимаются грызть его солнечные гонады, сооружая свеженькое
гнездо, тем временем прочие вылупляются из конца его полыхающей письки,
прорезая себе дорогу, как когтящие сифилиды; наполняя тщеславного донора
жгучей агонией до самого мозга его козлячьих костей.
Вечность передается по кругу из чаши в чашу. Все огни Твари гаснут один
за другим, потушены ползающими полпредами хаоса и кошмара. Безжалостные
скорпионы начинают кромсать его алебастровое брюшко, жвалы рвут кожу, как
шелк. Джулиан расслабляется с первыми теплыми, темными струями крови; даже
те, у кого самый яркий нимб, носят тени в душе. Дальше валятся крупные
сгустки, потом рваные органы, затем - бесконечные петли кишок, погребая его
в пузырящейся тьме.
Ничего не осталось от Козлика, только сдутая, жалкая шкурка, свисающая
с Королевы Планет.
Сосновая крышка захлопнулась, дав короткое эхо. Старый Щелкунчик