"Михаил Хейфец. Почему Жаботинский не стал еврейским вождем " - читать интересную книгу авторарубашку он носит".
Через месяц встретившиеся лидеры заключили соглашение, по которому обе стороны отказывались от "методов партийной войны", "от взаимного террора и насилия" и главное - от клеветы в адрес противника. Всякое сотрудничество с мандатными властями против еврейских оппонентов отныне объявлялось вне закона. Самым поразительным было, однако, не быстрое заключение соглашения (к слову, не вступившего в силу), а переворот в отношениях лидеров. Бен-Гурион по натуре был человеком резким и грубым (как выражается Шмуэль Кац, "не отличался изяществом в личных отношениях"), предельно амбициозным, а в борьбе за власть неумолимым - неслучайно его обзывали "полубольшевиком"! И вот - столь жесткий человек оказался буквально очарован собеседником, тем самым, которого он заочно обзывал "защитником кровососов рабочего класса"... Вот что он писал после подписания соглашения: "Надеюсь, что ты не будешь на меня сердиться, если я обращусь к тебе как к товарищу и другу, без церемониального "мистер". (Это было письмо к человеку, которого он раньше обзывал "Владимиром Гитлером"! - М. Х.)...Я не сентиментален и думаю, что ты тоже. Но я не высказал тебе всего, что у меня на сердце. Да и теперь не скажу... Что бы ни произошло дальше, уже не изменить того факта, что мы встретились и на много часов забыли, что было между нами. Великая тревога за честь нашего движения... при взаимном доверии и взаимном уважении подвигнули нас на совместные усилия. Этот факт не сотрется в моем сердце. Будь что будет! С уважением жму твою руку". Когда коллеги Бен-Гуриона провалили ратификацию соглашения, он отправил "другу и товарищу" новое письмо: "Кроме общественно-политического аспекта что бы ни случилось, лондонская глава не сотрется в моем сердце. Я многое могу забыть, но не это. И если нам суждено бороться, ты должен знать, что среди твоих врагов есть человек, уважающий тебя и разделяющий твою боль. Рука, которую, как ты думал, я не хотел тебе подать, будет протянута тебе даже в разгар битвы - и не только рука" (II, 365). Жаботинский ответил через пять дней - уже с вокзала в Париже: "Последние дни я больше, чем когда-либо, стал ненавидеть свой образ жизни. Я устал от бесконечных горестей... Ты напомнил мне, что, может быть, этому наступит конец". ...Жаботинский ясно понимал, что в мире остро не хватает личной порядочности и благородства. Религии, которая, казалось бы, должна привносить в общину мораль, эта задача оказалась непосильной. Религия допускала разные стандарты - в отношениях с евреями и с неевреями. Но этот "допуск" размывал основы личности и проникал в отношения с нерелигиозными евреями, потом - дальше, во внутренние отношения в самих общинах. Иначе и не бывает: двойной счет развращает, разлагает все вокруг. Жаботинский возмечтал о новом кодексе поведения еврея, кодексе, который он назвал "адар": в буквальном переводе это примерно - "блеск славы", а в толковании Жаботинского - "величие". "Из бездны гнили и пыли..." Так начинался гимн, который он, поэт, написал для молодых членов партии. "Сегодняшний еврей "ненормален и нездоров": жизнь в изгнании препятствует воспитанию граждан". Жаботинский провозгласил, что еврейству необходима щедрость, широта души, готовность к самопожертвованию, правдивость... "Каждое ваше слово должно быть честным |
|
|