"Михаил Хейфец. Почему Жаботинский не стал еврейским вождем " - читать интересную книгу автора

не годится с самого начала, хотя бы потому, что диктатора тут не видно.
Кандидат, которого имеют в виду..., объяснил им, что этот путь ему не по
силам и не по вкусу. Однако проблема эта значительно глубже. В современном
мире, а особенно среди молодежи мечта о диктаторе стала эпидемической. Я
пользуюсь случаем еще раз заявить, что я - беспощадный враг этой мечты. Я
верю в идеологическое наследие XIX века, века Гарибальди и Линкольна,
Гладстона и Гюго... Сегодня идеологическая мода такова: человек по самой его
сути нечестен и глуп, поэтому ему нельзя дать право управлять собой. Свобода
ведет к гибели, равенство - ложь, общество нуждается в вождях, в порядке и в
палке... Я не хочу веры такого рода. Лучше вовсе не жить, чем жить при такой
системе" (II, 278).
Да, он прожил жизнь человеком Модерна и подвергал все сомнению, включая
и собственную способность к руководству. И всегда готов был откликнуться
по-новому на новую ситуацию, на новую информацию и сменить прежнюю
"установку", если она, как выяснялось, не годилась в неожиданных
обстоятельствах, сменить на нечто, иногда прямо противоположное. Какая уж
тут диктатура? Он физически неспособен был стать вождем, как Сталин, как
Гитлер, Муссолини или Франко... Он вечно был готов к эксперименту, к новому
толкованию старых гипотез (и потому, к слову, он полюбил в Польше
Пилсудского, а в Америке - внимательно наблюдал за Рузвельтом):
"Политические вожди... Урожай гениев на этом поле возрос в огромном
количестве. Одна за другой нации и страны заражаются этой злокачественной
болезнью, открывают божественных избранников - вождей, на челе которых
запечатлена печать императоров. И неизбежно, когда эта печать "вождизма"
распространяется, как чума, избранники должны оказаться очень мелкого
пошиба. Усталость - вот корень всех этих явлений, отталкивающих нас,
"стариков"... Усталость раздавила культ свободы, она источник равнодушия
личности к собственным мнениям, источник любви к дисциплине, почти
чувственного желания жить... комфортабельно - под режимом, установленным
другой личностью" (II, 451).
И далее говорит о проблеме общин Европы в XX веке: "между режимом
дисциплины, между казармами, которыми управляет государство, и буржуазным
режимом... основанным на либерализме и праве собственности... Вопрос один:
способен ли этот режим принять и впитать новые противоядия (коллективные
договора, страхование безработицы, большой налог на наследство) и дойти до
того, чтобы ликвидировать бедность - сохраняя свой характер и оставаясь...
режимом "честной игры. История с нами, и, несмотря на интерлюдии полицейских
государств, будущее будет таким, каким мы хотим, чтоб оно было" (там же).
Откуда взялась столь оптимистически-патетическая уверенность? От веры в
инициативу, которая изначально заложена в душу человека и вынуждает его,
даже помимо воли, менять жизнь в направлении к большей свободе. Он называл
это свойство человека очень странным термином - "авантюризмом". Для его
товарищей "авантюризм" стал своего рода гимном!
"Серьезные люди верят, что их метод - расчет, спокойствие, все, как у
"государственных людей", и имеет шансы на успех. Но что подсказывает нам
опыт? Опыт - бессовестный плут, он смеется над "расчетами как у
государственных людей" столь же часто, как над легкомыслием авантюристов...
Мы помним время, когда все серьезные люди называли Герцля авантюристом, а
задолго до Герцля - других: Гарибальди, Вашингтона, Колумба... Очень трудно
определить, где кончается "государственный расчет" и начинается авантюризм.