"Михаил Хейфец. Почему Жаботинский не стал еврейским вождем " - читать интересную книгу автора

"Одесский листок" взял семнадцатилетнего журналиста на жалованье -
иностранным корреспондентом. Редактор предложил на выбор Берн или Рим (там
не было корреспондентов), так что Жаботинский выбрал место учебы, исходя из
предписаний первого работодателя.
В Риме в его душе воспылала страсть ко всему итальянскому, особенно к
языку, литературе и социальным наукам (Жаботинский учился у великих звезд -
Энрико Ферри и Антонио Лабриолы). Забавный эпизод припомнил в книге Шмуэль
Кац: году, примерно, в 1938-м, на приеме в одной из европейских столиц после
выступления Жабо подошел к нему итальянский посол поздравить с успехом...
Естественно, поздравлял на английском. Тот ответил по-итальянски. "Как я
ошибся! - воскликнул дипломат. - Мне же сказали, что вы русский. Никто не
предупредил, что вы итальянец!" ("Римляне думают, что я из Милана, - шутил
потом Жабо, - а сицилийцы принимают за римлянина").
И почти сразу, в первые студенческие годы, пришла к нему великая
журналистская слава.
Кажется, Кац разделяет мнение персонажа, что в статьях студенческого
времени и позже (в работах "доеврейского периода") "не было ничего... кроме
глупостей и болтовни". Но сам Жаботинский признавал: "Видно, в этой болтовне
таился некий глубинный смысл, связывавший ее с основными вопросами эпохи. В
этом меня убедило не столько возрастание числа почитателей, сколько - и даже
в большей степени - гнев врагов". Газеты с фельетонами "Альталены"
(журналистский псевдоним) перепродавались по тройной, иногда по пятерной
цене. Когда через три года он приехал к матери на каникулы, редактор
предложил ему оставить Римский университет и пойти сразу работать - "на
королевское жалованье". "Я хорошо знал, - вспоминал редактор через тридцать
лет, - что один фельетон Жаботинского стоит десяти остальных". Тогда же
пригласила его сотрудничать и влиятельная петербургская газета... Часто
печатался в итальянской периодике - на итальянском, разумеется, языке. Кац
не анализирует всерьез старые "русские статьи" - думаю, потому, что
еврейская тема в них абсолютно не просматривалась. Как вспоминал его "сынок
в литературе" (Жаботинский открыл тому дорогу в печать) Корней Чуковский -
"от всей личности Владимира Евгеньевича шла какая-то духовная радиация, в
нем было что-то от пушкинского Моцарта, да, пожалуй, и от самого Пушкина...
Меня восхищало в нем все... Теперь это покажется странным, но главные наши
разговоры тогда были об эстетике. В. Е. писал много стихов - и я, живший в
неинтеллигентной среде, впервые увидел, что люди могут взволнованно говорить
о ритмике, об ассоциациях, о рифмоидах... От него я впервые узнал о Роберте
Браунинге и Данте Габриэле Россетти, о великих итальянских поэтах. Вообще он
был полон любви к европейской культуре, и мне казалось, что здесь лежит
главный интерес его жизни. Габриэль д'Аннунцио, Гауптман, Ницше, Оскар
Уайльд - книги на всех языках загромождали его маленький письменный стол.
Тут же сложены узкие полоски бумаги, на которых он писал свои знаменитые
фельетоны... Писал он их с величайшей легкостью, которая казалась мне чудом"
(I, 29).
Жаботинский видел себя человеком новой, западной цивилизации,
провозгласившей, что равенство всех личностей плюс интерес человека есть
цель, определяющая смысл жизни общества. Таким он оставался, даже когда
превратился из одесского журналиста в общественного деятеля, в лидера
сионистов.
...После смерти Владимира-Зеэва много раз его назовут "еврейским