"Петер Хендке. Нет желаний - нет счастья " - читать интересную книгу автора

стыдясь, что ее тело ведет бесстыдно самостоятельную жизнь. "И тебе не
стыдно?" или "Постыдилась бы!" - вот та путеводная нить, которую протягивали
ей, маленькой девочке, и особенно настойчиво ей, уже подростку, окружающие.
Любое замечание в защиту интимных женских чувств здесь, где царили
сельско-католические нравы, было, вообще говоря, дерзостью и неумением
сдерживать себя; косые взгляды преследовали ее до тех пор, пока она не
только изображала стыд мимикой лица, но и вправду подавляла в зародыше самые
естественные свои ощущения. Женщины даже от радости краснели "по-женски",
ибо им надлежало отчаянно стыдиться всякой радости; от скорби они не
бледнели, а багровели, скорбь изливалась не слезами, а потом.
Мать полагала, что в городе нашла уклад жизни, который более или менее
отвечал ее натуре, во всяком случае, там она была довольна своим
положением - теперь же она заметила, что и совсем другой уклад, начисто
отрицающий любую возможность жить иначе, тоже считается единственным, дающим
жизни спасительное содержание. Если она, говоря о себе, не ограничивалась
сухой информацией, чей-нибудь взгляд тут же заставлял ее замолчать.
Хорошее настроение, танцующий шаг во время работы, мурлыканье мелодии
модной песенки - все это считалось дурью, и вскоре ей самой, поскольку никто
ее не поддерживал и она оставалась в одиночестве, начинало казаться, что это
так. Другие не просто жили своей жизнью, но выставляли ее как пример: ели
мало, дабы преподать пример, общаясь друг с другом, больше помалкивали, дабы
преподать пример, к исповеди ходили для того, чтобы напомнить оставшемуся
дома о его грехах.
Так и брали себя измором. Малейшая попытка себя проявить понималась как
дурь. Человек был как будто свободен - но воспользоваться свободой не мог.
Другие были, правда, детьми, но становилось особенно не по себе, что именно
дети смотрят на тебя с таким осуждением.
Вскоре после войны мать вспомнила о муже и, хотя ее никто не звал,
снова поехала в Берлин. Муж тоже забыл, что когда-то на спор женился на ней,
и жил со своей приятельницей; ведь в те, давние времена была война.
Но мать привезла с собой ребенка, и оба без радости, но подчинились
долгу.
Они снимали большую комнату в районе Панков; муж, вагоновожатый -пьет,
кондуктор трамвая - пьет, булочник - опять пьет; жена, теперь уже со вторым
ребенком на руках, все снова и снова ходит к очередному работодателю, умоляя
испытать мужа еще разок, - обыкновеннейшая история.
От всех этих бед деревенский румянец слинял со щек матери, и она стала
довольно элегантной женщиной. Голову она держала высоко, следила за
походкой. Она хорошо выглядела, могла надеть что угодно, все ей шло. Она
обходилась и без лисы на плечах. Когда муж, протрезвясь после очередной
попойки, приставал к ней, всячески показывая свою любовь, она улыбалась ему
с безжалостным состраданием. Ничто больше не могло ее задеть.
Они проводили много времени в развлечениях и были красивой парой.
Напившись, он делался НАГЛЫМ, и ей приходилось выказывать СТРОГОСТЬ. Тогда
он ее бил, она ведь не смела его укорять, деньги-то приносил он.
Ничего ему не сказав, она спицей выковыряла у себя плод.
Какое-то время муж жил у своих родителей, но потом его заставили
вернуться к ней. Воспоминания детства: свежий хлеб, который он иной раз
приносил домой, ржаные пышки, от которых словно светлеет в нашей мрачной
комнате, похвалы матери.