"Филипп Эриа "Время любить" " - читать интересную книгу автора

воображением.
- Что же, по-твоему, в математике отсутствует элемент воображения? -
воскликнул Пейроль.
- Какое же это воображение, это абстракция.
- Не играй словами, просто ты не любишь математику. И заметь, это твое
право.
- Извини, я просто рассуждаю. Когда я чего-нибудь не люблю, я всегда
могу объяснить, почему не люблю: науки - это нечто бесплодное, это сизифов
труд. Они лишь раздвигают границы познания, все время раздвигают, громоздят
один закон на другой и не способны найти первопричину. Тогда скажи,
пожалуйста, на что же они нужны?
- Вот, например, мне, - кротко начал Пейроль, и в его глазах,
обращенных ко мне, блеснула лукавая искорка. - Вот мне они послужат для
того, чтобы не быть простым деревенским каменщиком, как мой отец и брат. Я
буду изучать архитектуру и, возможно, когда-нибудь стану архитектором.
Рено согласился, что в практическом плане это, конечно, так. Но тут же
добавил, что поиски Грааля сильнее воздействовали на чувства человека, чем
теория относительности, и что он лично больше хотел бы быть Рембо, чем Анри
Пуанкаре. Я выслушала его слова без особого удовольствия. В парадоксах
Рено, в его зажигательных речах, увлекавших только его самого, я без труда
распознавала некоторую примитивность его, да отчасти и моего ума, но
присутствие Пейроля меняло все, присутствие того самого Пейро-ля, который
терпеливо, день за днем восполнял пробелы знаний нашего общественного
обвинителя. Актерское самодовольство моего сына начинало меня раздражать,
равно как и его презрение к мнениям противника. Но Пейроль с улыбкой
пропускал слова Рено мимо ушей.
- Единственное, что, по моему мнению, еще может представлять интерес в
развитии науки, так это новые мифы, - продолжал оратор, вышедший из моего
чрева. - Я имею в виду современные научные мифы. Да и то корабль аргонавтов
мне дороже всех искусственных спутников...
Это уж было чересчур.
- Хватит, мальчики, вы меня совсем загоняли. Вы весь день работали, я
весь день работала, и к тому же сейчас безумно жарко. Чего вам еще нужно:
сидим под сенью дерев, на столе великолепное заливное мясо, так давайте же
наслаждаться жизнью.
- Но, мама, мы спорим! Видишь, видишь, Жюстен, она не умеет спорить.
- Согласна, не умею. Поэтому сжальтесь над несчастной непросвещенной
рабыней.
Пейроль расхохотался. Я удивленно взглянула на него: ничего смешного я
вроде не сказала. Неужели и он тоже выступит против меня? Сидит себе,
хохочет, блестя зубами и глазами.
- Простите мой идиотский смех, - наконец проговорил он, и его
провансальский акцент показался мне каким-то особенно певучим. - Рабыня?
Хороша несчастная рабыня, стоит только посмотреть на вас, - вся золотая, в
легком платьице, да еще держит на зубцах вилки корнишон...
И в самом деле я так и сидела с корнишоном, подцепленным на вилку.
- Ого, - сказал Рено. - Ну, если ты еще за ней ухаживать начнешь!..
И он жестом застолбил те рубежи, за которые не полагалось выходить их
здоровым спорам.
И вот наступил тот день, который я называла, да еще и сейчас называю,