"Филипп Эриа "Время любить" " - читать интересную книгу автора

- Ясно, - буркнул тот в ответ.
Пейроль даже не счел нужным спросить мое мнение. Они хлопотали вокруг
меня, а я слушала их разговоры. И ответила, что в аптечке есть специальный
ящичек и там должен быть ножик для надсечки нарывов, а также все, чтобы
прокипятить инструменты. Пейроль взял ящик, раскрыл его.
- Только смотри, чтобы ей не было больно, - попросил мой сын.
- Ты лучше не позволяй ей шевелиться, это куда полезнее, чем давать
мне такие советы. Ты же сам видишь, она не боится.
Мне захотелось им помочь.
- Сядь мне на ноги, Рено. Плотнее, еще плотнее. Я могу дернуться
просто рефлекторно и помешать. Вот так, хорошо. И не говори с ним, не
отвлекай его.
И тут я узнала руки Пейроля. Не такие легкие, как руки моего сына,
зато уверенные, точные в движениях. И это не удивило меня. Я заметила их
раньше, уже не помню когда, оценила их бросающуюся в глаза силу, чуть-чуть
тяжеловатую, привыкшую к более грубым работам, чем препарирование лягушек
на уроках естественной истории. Но тут началось самое тяжкое испытание.
Рено вытащил только самые поверхностные иголки, теперь приходилось удалять
ушедшие глубоко под кожу. Пейроль обрабатывал мне свод ступни. Я вцепилась
в ручки шезлонга, искусала себе изнутри все щеки. И не так от боли, как от
злости, от отчаяния. Я заорала бы в голос, как тогда в море. Меня снова
охватила слабость, разбежавшаяся множеством точек по всему телу, а тут еще
это ощущение непереносимой щекотки на манер китайских пыток - словом, меня
будто всю исхлестали. Я не желала кричать, я плакала, сжимая веки, чтобы не
выкатилась слеза, так как Рено, следивший за мной, видел мое смятение.
А потом что-то произошло, что именно, я не поняла. Порог был перейден,
я перестала чувствовать боль, связывать ее с какой-нибудь определенной
точкой - словом, перестала вообще что-либо ощущать. Впрочем, нет, я еще
чувствовала руки, руки Пейроля. Так по крайней мере мне казалось. И
доверилась им. Теперь он мог вспороть мне всю подошву, до крови, коснуться
кости: я бы и стона не издала. Между мною и им установилось понимание. Он
тоже, не знаю по каким признакам, догадался о моей покорности; я слышала,
как он сказал, что я молодчина, что другая бы орала во всю глотку. И хотя я
находилась под воздействием этой анестезии, я ощущала всю прелесть
предвечерья. Море, гнавшее перед собой небольшие волны, что-то говорило
мне; по воде бежало гудение моторок, то приближаясь, то удаляясь; все
запахи летнего дня трепетали в воздухе, солнце лило струи света, где-то
крикнул ребенок, ко мне полностью вернулось сознание. Я открыла глаза и
увидела не встревоженное лицо Рено, а только его голую спину. Убедившись,
что я совсем спокойна, он смотрел на хирургические подвиги Пейроля; два
загара различного оттенка - медь и бронза - почти касались друг друга. По
поведению мальчиков я поняла, что самое страшное уже позади.
Мне показалось, будто ноги мои окутывают влажным, прохладным куском
марли.
- Кончено?
Избавление совершилось.
- Ну как, долго показалось? - спросил Пейроль и стал объяснять, как
прошла операция, сколько иголок он вытащил, причем вытащил все до одной, и
чем теперь надо лечить ноги, но я слушала плохо.
Я только поблагодарила его, мысли мои путались, затылок налился