"Филипп Эриа. Семья Буссардель (Роман) " - читать интересную книгу автора

сказал, что хоть его общество и чрезвычайно приятно ему, Флорану Буссарделю,
но он просит господина офицера не считать себя обязанным бодрствовать вместе
с ним. Австриец, желая щегольнуть своими лингвистическими познаниями и
благовоспитанностью, в той форме, какая была принята в его стране,
старательно подыскивая французские слова, соперничая с ним в учтивости,
опять пустился в разговоры. Появление Батистины, принесшей им по
распоряжению Рамело поднос с легким ужином, не остановило этого состязания в
вежливости. Напротив, поданная закуска послужила поводом к новым
любезностям; и в то время как в доме волнение все возрастало и люди
готовились к тому, чтобы бессонной ночью вести борьбу за человеческую жизнь,
двое мужчин, которых все разделяло, полуночничали за накрытым столом,
беседовали, усердно соблюдая правила хорошего тона, принятые в обществе.
Лейтенант прежде всего спросил о состоянии Лидии. Из этой комнаты
явственно были слышны ее крики. Он расспрашивал молодого отца, какие обычаи
соблюдают французы при рождении ребенка. И в свою очередь рассказывал о
нравах, установившихся в Австрии, Он знал старинные традиции, так как жил не
в Вене, а в моравской провинции, в окрестностях Брюнна, где у его родителей
было имение.
Флоран слушал его с неподдельным интересом и отвечал без всякой задней
мысли. Уже давно определенный класс парижского общества жил в добром
согласии с союзниками. Когда-то они были врагами, потом стали победителями,
потом - оккупантами, а теперь в них парижане известного сорта склонны были
видеть своего рода иностранную полицию, которую приходится терпеть в силу
обстоятельств; в некоторых кругах, где кичились прямотой суждений, всегда
находился какой-нибудь "поборник справедливости", отрицавший жестокие
действия и беззакония оккупантов. Разве вступление союзных войск во Францию
не является возмездием за долгие годы разрухи и кровопролития? И пусть
иностранные войска находятся в стране подольше, ибо их пребывание
гарантирует, что роковой режим второй раз не воскреснет. Вот что любили
говорить господа, спешившие возродить деловую жизнь, и такие речи Флоран все
чаще слышал вокруг себя. Каковы бы ни были его потаенные мысли, он умел, как
и многие парижане, в беседе с офицерами союзных войск избегать опасных
поворотов. И когда австриец, описывая пейзаж того края, в который он
собирался возвратиться, как только кончится оккупация, упомянул, что за
последние десять лет моравские холмы дважды изведали нашествие французов,
Флоран живо увильнул в сторону и перевел разговор на менее скользкую тему:
он вытащил на сцену герцога Ришелье, которого союзники весьма уважали.
Вскоре на столе уже почти ничего не осталось, а беседа о герцоге только еще
началась, но тут вдруг раздвинулись портьеры и на пороге показалась Рамело.
Уведя Флорана в прихожую, она тщательно затворила все двери и шепотом
заговорила с ним. Свеча, горевшая на столике, у стены, слабо освещала эту
сцену, большие тени обоих шептавшихся людей дрожали на низком потолке и,
переламываясь в углу, вытягивались к полу. Разговор обрывался, когда из-за
неистовых криков роженицы невозможно было что-нибудь расслышать и понять. Ее
вопли, нарушавшие ночную тишину, переходили в протяжный вой. Он звучал то
выше, то ниже тоном, прерывался выкриками, то замирал, то усиливался, словно
в каком-то дикарском заклинании. Но как только вопли стихали, в прихожей
опять начинали шушукаться. Тайное совещание вновь прерывалось, когда из
комнаты, где развертывались события, выскакивала Батистина. Она пробегала
бесшумно в мягких своих туфлях, не поправляя пряди волос, выбивавшиеся