"Виктория Холт. Кирклендские услады " - читать интересную книгу автора

рождением они обосновались в Йоркшире, где папа собирался писать труды по
археологии и философии. К тому же отец был в некотором роде художником. Как
любил говорить дядя Дик, вся беда отца в том, что он слишком талантлив, а
вот, мол, он сам, дядя Дик, никакими талантами не блистал, потому и стал
простым моряком.
Как часто мне хотелось, чтобы моим отцом был дядя Дик!
В перерывах между плаваниями дядя жил с нами, и именно он навещал меня
в школе. Я вспомнила, как он стоял в холодной с белыми стенами приемной,
куда его привела мадам директриса: ноги расставлены, руки в карманах... Вид
у него был такой, словно все здесь принадлежит ему. Мы с ним очень похожи,
и я не сомневалась, что его подбородок, скрытый роскошной бородой, заострен
точно так же, как мой.
Он подхватил меня на руки и поднял в воздух, как делал всегда, когда я
была маленькая. Наверное, он поступил бы так же, будь я даже старушкой.
Этим он давал мне попять, что я - его любимица. А моим любимцем всегда был
он.
- Как к тебе тут относятся? Хорошо? - спросил он, и его глаза яростно
блеснули, словно он готов был сразиться со всеми, кто отнесется ко мне
как-нибудь не так.
Он взял меня на прогулку, и в нанятом им экипаже под цокот копыт мы
быстро проехали по городу. Заглянули в магазин, и он купил мне новые
платья, так как увидел других девочек, учившихся со мной, и вообразил, что
они одеты лучше, чем я. Дорогой дядюшка Дик! С той поры он следил за тем,
чтобы у меня всегда было достаточно денег. Вот почему я вернулась домой с
сундуком, набитым нарядами, сшитыми по последней парижской моде, как
заверил меня дижоиский couturier <Портной (фр)>.
Но, глядя из окна на вересковую пустошь, я понимала, что эти платья не
возымели на меня должного действия. Я оставалась верна себе даже в красивых
парижских туалетах и ничуть не была похожа на девочек, с которыми дружила в
дижонской школе. Дилис Хестоп-Браун предстояло выезжать в лондонском
сезоне. Мари де Фрис вступала в парижский свет - это были мои закадычные
подруги, и, расставаясь, мы поклялись, что будем дружить до конца своих
дней. Но уже сейчас я сомневалась, что когда-нибудь увижусь с ними вновь.
Так действовали на меня наш Глен-Хаус и пустошь. Здесь невольно приходилось
смотреть правде в глаза, пусть даже неприятной и отнюдь не романтичной.
Мне казалось, что тот первый день никогда не кончится... Пока я
добиралась домой из Дижона, вокруг меня кипела жизнь. А здесь стояла
гнетущая тишина. Казалось, с тех пор, как я уехала, ничего в доме не
изменилось. А если и были заметны некоторые перемены, то лишь потому, что
теперь я смотрела на здешнюю жизнь глазами взрослого человека, а не
ребенка.
В ту ночь я не могла заснуть. Я лежала в постели и думала о дяде Дике,
об отце, о Фанни, обо всех, кто живет в доме. Я думала: как странно, что
отец женился и у него есть дочь, а дядя Дик так и остался холостяком. Потом
я вспомнила, как кривились губы Фанни, стоило завести речь о дяде Дике. Я
понимала, что она осуждает его образ жизни и втайне злорадно ждет, что
когда-нибудь он плохо кончит. Теперь я понимала: у дяди Дика нет жены. Но
это не значит, что у него нет и не было вереницы любовниц. Мне вспомнилось,
каким лукавым блеском вспыхивали его глаза, когда он смотрел на дочь Тома
Энтуистла, про которую говорили: "Ну, эта никого не пропустит!" Я часто