"Виктория Холт. Кирклендские услады " - читать интересную книгу автора

большинстве были француженками, а француженки в житейских делах всегда
искушены куда больше, чем мы, англичанки. Словом, мы считали себя очень
современными женщинами. Я решила, что у отца есть любовница. Он регулярно
навещает ее, а жениться не может - не хочет изменять памяти жены. Побывав у
этой женщины, он возвращается домой, исполненный раскаяния, так как все еще
любит мою мать, хотя ее давно нет в живых, и корит себя за то, что изменил
ей.
На следующий вечер отец вернулся. И все было так, как я помнила с
детства. Я не видела, когда он приехал, знала только, что он у себя в
комнате, за столом он не появился, а завтракал, обедал и ужинал у себя
наверху.
Когда отец наконец нарушил свое затворничество, он выглядел таким
убитым, что мне неудержимо захотелось его утешить.
За улейном я обратилась к нему:
- Отец, ты не болен?
- Я? Болен? - Он хмуро сдвинул брови. - С чего ты взяла?
- Ты кажешься таким усталым, таким бледным, словно тебя что-то гнетет.
Вот я и подумала: не могу ли я помочь? Пойми, я уже не ребенок.
- Я не болен, - отрезал он, не глядя на меня.
- Ну тогда...
Я увидела, как его лицо исказила гримаса нетерпения, и запнулась, но
тут же решила не дать отмахнуться от себя. По всему было видно, что отец
нуждается во внимании, и кому же, как не дочери, проявить его?
- Послушай, папа, - бесстрашно начала я, - я же вижу, тебя что-то
беспокоит. Вдруг я могу помочь?
Он посмотрел мне прямо в глаза, и нетерпение на его лице сменилось
суровой холодностью. Я чувствовала, он нарочно отгораживается от меня,
принимая мою настойчивость за назойливое любопытство.
- Дорогая моя, - проговорил он, - ты даешь волю воображению.
Взяв нож и вилку, он усердно занялся едой, на которую до того, как я с
ним заговорила, не обращал внимания. Все было ясно. Меня поставили на
место. Никогда еще я не чувствовала себя такой отринутой, такой лишней.
После мы перекинулись парой фраз, а мои попытки задать вопросы
оставались без ответа. В доме зашептались, что на отца опять "накатило".
Пришло еще одно письмо от Дилис. Она упрекала, что я так и не написала
ничего о себе. Когда я читаю ее письма, мне кажется, я слышу ее голос -
короткие фразы, множество восклицательных знаков, подчеркиваний, и вижу
словно наяву, как она, захлебываясь от возбуждения, рассказывает о своих
делах. Ее учат делать реверансы, она берет уроки танцев, приближается
торжественный день первого бала, как прекрасно, что теперь она не зависит
от мадам, что больше не школьница, а молодая леди и вступает в светскую
жизнь.
Я снова попыталась ей написать. Но о чем было рассказывать? Разве что
об этом: "Мне страшно одиноко. Наш дом ужасно унылый. Ах, Дилис, ты
радуешься, что школа для тебя закончилась, а я сижу в этом мрачном доме и
мечтаю о школьных днях"?
Я разорвала письмо и пошла в конюшню седлать свою Ванду. С тех пор как
я вернулась, я присвоила эту лошадь себе. Это было единственной отдушиной,
когда, как в пору детства, меня опутывала паутиной тоска от ощущения, что
такая унылая жизнь уготована мне навсегда.