"Ник Хорнби. Футбольная горячка " - читать интересную книгу автора

ютиться у соседей. Да плюс к тому - тяжелая желтуха и занятия в местной
классической школе. Надо быть начисто лишенным воображения, чтобы не
связать эти события с постигшей меня вскоре арсенальской горячкой.
(Интересно, как много других болельщиков-фанатов, проанализировав события
своей жизни, сумеют обнаружить, что их наваждение вызвано какого-либо рода
фрейдистской драмой? В конце концов, футбол - великолепная игра и все
такое, но что отличает людей, которые премного довольны, если посетят
полдюжины самых ярких матчей за сезон, - ведь это только разумно ходить на
главные встречи, а не на всякую ерунду - от тех, кто считает, что обязан
посмотреть все? Зачем ехать в среду из Лондона в Плимут и тратить
драгоценный отгул, если результат матча был предрешен еще во время первой
встречи на "Хайбери"? А если близка к истине моя теория фанатства как
своего рода терапии, можно ли выяснить, что за дьявольщина запрятана в
подсознании тех, кто спешит в Лейланд, чтобы посмотреть игры на приз DAF?
Наверное, этого лучше не знать.)
У американского писателя Андре Дюбюса есть рассказ под названием
"Зимний папа". После развода мужчина оставляет с бывшей женой двух своих
сыновей. Зимой их отношения становятся напряженными. По вечерам они
переходят из джаз-клуба в кино, а оттуда в ресторан и бессмысленно
таращатся друг на друга. Но летом, когда есть возможность поехать на пляж,
вполне ладят. "Длинный пляж и море сделались их газоном, одеяло - домом,
сумка-холодильник и термос - кухней. Они снова жили одной семьей".
Литература и кино давно подметили эту тиранию места и рисовали шатающихся
по паркам мужчин с детьми и фризби. Но "Зимний папа" значит для меня очень
много, потому что идет гораздо дальше - устанавливает, что есть ценного в
отношениях между родителями и детьми, и просто, но точно объясняет, почему
обречены прогулки в зоопарк.
Мне кажется, в Англии Бридлингтон и Майнхэд не дают той степени
свободы, что побережье Новой Англии в рассказе Дюбюса. Но мы с отцом
открыли эквивалент домашнего очага и субботними вечерами в Восточном
Лондоне находили такую среду, в которой чувствовали себя вдвоем комфортно.
Мы разговаривали, когда хотели - футбол давал нам какие-то темы, - а если
замолкали, молчание не казалось таким угнетающим. День обретал
определенность, становился рутиной. Увлечение "Арсеналом" было нашим
газоном (и коль скоро газоном английским, мы скорбно взирали на него сквозь
привычную сетку дождя). Рыбный бар "Канониры" на Блексток-роуд превратился
в нашу кухню, а западная трибуна стала нашим домом. Превосходная,
изменившая наши жизни и именно в тот момент, когда перемены были
необходимы, мизансцена, правда, доступная не всем: отец и моя сестра так и
не нашли точек соприкосновения. Быть может, сейчас все сложилось бы совсем
по-другому. Быть может, в девяностые годы девятилетняя девочка решила бы,
что она имеет точно такое же право пойти на игру. Но в 1969-м подобная
мысль в нашем городе отнюдь не витала в воздухе, и Джилл оставалась дома с
мамой и со своими куклами.
Я плохо помню ту самую первую игру. Причуды памяти восстанавливают
один-единственный гол: судья назначает пенальти (влетев в штрафную, он
драматически указует перстом на одиннадцатиметровую отметку - на трибунах
рев). Все стихает, когда Терри Нейл бьет. Затем всеобщий стон - Гордон
Бэнкс отбивает мяч. Тот отскакивает и удобно ложится на ногу Нейла. Новый
удар, и на сей раз - гол. Однако я уверен, что эта картина реконструирована