"Э.У.Хорнунг. Подарок императора" - читать интересную книгу автора

погода, которая стояла до монотонности идеальной, тоже была ни при чем. И на
душе у меня все улеглось: с совестью наконец-то было покончено, и на этот
раз навсегда. Вместе с нею улетучились и все мои страхи, я вполне созрел для
того, чтобы так же беззаботно, как Раффлс, наслаждаться жизнью под ярким
небом над сверкающим морем. Но этому сам же Раффлс и помешал, и не только
он: Раффлс вместе с этой колониальной кокеткой, которая, видите ли, после
школы ехала домой.
То, что он в ней что-то увидел, ничего не доказывало. Конечно, он видел
в ней не больше, чем я, но, назло мне или, может, чтобы наказать меня за мое
долгое отступничество, он всю дорогу от Саутхемптона до Средиземного моря
поворачивался ко мне спиной и был занят только этой пигалицей. Они все время
были вместе, ну не глупо ли? Начинали щебетать после завтрака - и так до
одиннадцати или двенадцати ночи; и не было ни минуты, когда бы Раффлс не
смеялся или не мурлыкал ей на ухо нежные глупости. Конечно, это было глупо!
Можно ли допустить, чтобы такой человек, как Раффлс, с его знанием жизни и
женщин (я специально никогда не касался этой стороны его характера, ибо для
этого понадобился бы еще один том), - можно ли допустить, спрашиваю я вас,
чтобы такой человек разговаривал с легкомысленной школьницей о чем-либо
серьезном? Однако мне не хотелось бы показаться несправедливым. Я вроде бы
уже признавал, что мисс Вернер не была лишена привлекательности. У нее, с
моей точки зрения, были красивые глаза, да и овал загорелого личика был
очарователен. Должен признать и несколько большую, чем мне обычно нравится в
женщинах, оригинальность ее суждений, а также завидное здоровье,
темперамент, живость. Мне вряд ли представится случай привести что-нибудь из
высказываний этой юной особы (это, право, нелегко), поэтому я и стараюсь
описать ее беспристрастно. Хотя, признаюсь, у меня о ней сложилось несколько
предвзятое мнение. Меня возмущал ее успех у Раффлса, которого я с каждым
днем видел все реже и реже. Мне неловко признаваться, но, похоже, у меня в
душе разгоралось чувство сродни ревности.
Ревновал и еще один человек - ревновал неистово, унизительно, грубо.
Капитан фон Хойманн закручивал усы штопором, выпускал белоснежные манжеты до
самых колец и нахально таращился на меня сквозь очки. Нам бы утешать друг
друга, а мы ни разу и словом не перекинулись. На одной щеке у капитана был
чудовищный шрам, память о Гейдельберге, и я нередко думал, как ему,
наверное, хотелось, чтобы Раффлс тоже побывал там, чтобы и ему досталось. Не
могу сказать, чтобы у фон Хойманна совсем уж не было светлых минут.
Несколько раз в день Раффлс позволял ему принять участие в разговоре, но с
тем лишь только, чтобы доставить себе низменное удовольствие оборвать на
полуслове, когда бедного капитана уж слишком "заносило", - он так именно и
сказал мне, когда я упрекнул его без всякой задней мысли в некорректном
поведении по отношению к немцу на немецком судне.
- Тебя же возненавидят на пароходе!
- Один только фон Хойманн!
- Но есть ли в этом смысл, если именно он тот самый человек, которого
мы собираемся обчистить?
- Самый прямой. Набиваться к нему в приятели могло бы стать роковой
ошибкой - слишком тривиально.
Это меня утешило, вселило надежду, почти успокоило. Я ведь стал
бояться, что Раффлс забыл о самом главном. Мы уже приближались к Гибралтару,
а о деле еще и слова друг другу не сказали от самого Солента[1]. Я так и