"Эрнест Уильям Хорнунг. Старая любовь" - читать интересную книгу автора

пятидесяти таких же, разложенных по разным карманам. Добряк совсем забыл о
моем социальном положении, которое он так старательно подчеркивал в начале
нашего знакомства, но он так и не привык относиться ко мне как к
джентльмену, и я не думаю, что высокий стакан, который он, когда мы вошли,
постарался спрятать за фотографией, мог бы помочь ему освежить память.
- Есть одна вещь, которую мне хотелось бы выяснить, прежде чем я уйду:
мистер Мэтьюрин действительно болен или нет? - спросил я доктора. Я имел в
виду, конечно, в настоящий момент.
Доктор Теобальд вздрогнул, как рекрут, услышавший голос сержанта по
строевой подготовке.
- Конечно, болен! Так болен, что ему нужна сиделка, которая умеет
ухаживать за больными, хотя бы для разнообразия. - С этими словами он
захлопнул дверь перед моим носом, и я отправился своим путем, размышляя, то
ли он не понял, что я имел в виду, то ли по-прежнему обманывал меня.
Несмотря на мои опасения по поводу здоровья Раффлса, в течение
нескольких последующих дней я мог получать истинное удовольствие. На мне
была приличная одежда, в карманах, как я уже говорил, неплохие деньги,
которые я мог тратить без угрызений совести, даже слишком бездумно для
сообщника человека, чья личная свобода зависит от всеобщего заблуждения, что
он мертв. Я все так же восхищался Раффлсом, который оставался таким же
смелым, как всегда, но в профессиональном отношении не мог рисковать так,
как я. То, что для меня оставалось невинным развлечением, для него
становилось недоступным. Он не мог даже купить билет за шесть пенсов и пойти
на матч на крикетный стадион "Лордз", где и без него джентльмены часто вели
себя далеко не лучшим образом. Он никогда не ездил на поезде, а выход
пообедать был всегда связан с риском неожиданной встречи. Несмотря на то что
Раффлс изменился, он тем не менее не мог открыто появиться ни в каком
общественном месте, ни в какое время. А в свете последних событий - я
предвидел - он станет еще осторожнее. Что касается меня, то я такого
постоянного риска не испытывал. Я всегда мог воспользоваться возможностью
"хорошо провести время".
Так я размышлял, когда ехал в двухколесном экипаже по дороге в Ричмонд.
Мы с Раффлсом решили, что Ричмонд лучшее место на случай поисков загородного
убежища, а добираться туда лучше всего в экипаже, который можно тщательно
выбрать. Раффлс должен был написать на ричмондскую почту через неделю или
дней через десять, и по крайней мере неделя была в моем полном распоряжении.
С этим довольно приятным чувством я, удобно откинувшись на спинку,
разглядывал себя в висящем немного под углом зеркале, которое я нашел ничуть
не менее важным усовершенствованием в экипаже, чем резиновые шины. Я и
правда был не таким уж неприятным молодым человеком, если только можно
считать себя молодым в возрасте тридцати лет. Лицо у меня было самое
обыкновенное, ни особым очарованием, ни выразительностью, которые так
отличали лицо Раффлса, я похвалиться не мог. Но это отличие и было чревато
опасностью, потому что впечатление, которое он производил, забыть было
невозможно, а меня можно было спутать с сотней молодых людей, которых так
много в Лондоне. Моралистам это может показаться невероятным, но мое
тюремное заключение внешне никак не отразилось на моем облике, и я тешу себя
надеждой, что зло, которое я совершил, никак не отпечаталось на моей
физиономии. В этот день я сам удивился, каким чистым и свежим был у меня
цвет лица, и даже слегка огорчился тем, насколько наивным казалось мое