"Эрнест Уильям Хорнунг. Старая любовь" - читать интересную книгу автора

отражение в зеркале. Подросшие после затянувшегося отдыха усы цвета соломы
несколько разочаровывали своими размерами, а в некоторых местах их просто
требовалось нафабрить. Так что, разглядывая преступника, который однажды уже
отсидел свое и неоднократно после этого заслуживал того же, только очень
поверхностный или очень высокомерный наблюдатель мог бы вообразить, что
замечает в моем лице признаки преступных наклонностей.
Во всяком случае, перед таким лицом не захлопывают двери первоклассных
отелей без более явных на то оснований, и я, к полному своему
удовлетворению, направил извозчика к гостинице "Звезда и Подвязка". Я велел
ему также проехать через парк, хотя он и предупредил меня, что это будет
намного дольше и дороже. Время было осеннее, и я подумал, что краски в парке
должны быть чудесными. Раффлс научил меня ценить подобные вещи даже в разгар
самого рискованного приключения.
Если я так подробно описываю, что чувствовал тогда, то только потому,
что, как и всякое удовольствие, это было весьма недолгим. Я с большим
комфортом разместился в гостинице, которая была настолько пустой, что я
получил номер, достойный принца, и мог наслаждаться прекраснейшими видами
(вполне в патриотическом духе) каждое утро, когда брился. Я совершал длинные
прогулки по прекрасному парку, по лугам Хэма и Уимблдона, а однажды дошел
даже до Эшера, где мне весьма убедительно напомнили об услуге, какую мы
однажды оказали прославленному жителю этого прелестного края. Но почти
идеальное убежище я нашел не здесь, а в Хэм-Коммон - одном из мест, которые
Раффлс считал особенно желательными. Это был коттедж, где, как я после
расспросов узнал, летом сдавались комнаты. Хозяйка, солидная матрона,
обладавшая рядом явных достоинств, очень удивилась, услышав, что я хочу
снять жилье на зиму. Но я давно заметил, что слово "автор", произнесенное с
соответствующим видом, вмиг объясняло многие невинные отклонения в поведении
или внешнем виде и убеждало несведущий ум пойти навстречу. Это был как раз
такой случай. И когда я сказал, что могу писать только в комнате, которая
выходит окнами на север, питаясь молоком и бараньими отбивными, да чтобы в
холодильнике лежала холодная ветчина на случай ночного вдохновения, которому
я был весьма подвержен, мои литературные наклонности перестали вызывать
какие-либо сомнения. Я занял комнаты, заплатил по собственной инициативе за
месяц вперед и смертельно затосковал, пока неделя не подошла к концу. Теперь
Раффлс мог появиться в любой день. Я жаловался, что на меня никак не находит
вдохновение, и при этом вдруг спрашивал: а точно ли баранина для отбивных из
Новой Зеландии?
Трижды я безрезультатно наводил справки в почтовом отделении Ричмонда,
а на десятый день ходил туда почти каждый час. Для меня не было ни слова,
даже последней ночной почтой. И я, мучимый ужасными предчувствиями, тащился
домой в Хэм, а на следующее утро сразу после завтрака уже снова был в
Ричмонде. И снова для меня ничего не было. Выносить это больше я не мог -
без десяти одиннадцать я уже поднимался по ступеням станции Эрлз-Корт.
Утро было премерзкое, длинные прямые улицы были окутаны плотной пеленой
густого тумана, то и дело обдающего лицо влагой. И когда я свернул в наш
переулок и увидел эти дома, как горы громоздящиеся по обе стороны, я
почувствовал, насколько все же лучше жить в Хэме. У подъезда нашего дома
стояла какая-то повозка, которую я принял сначала за фургон торговца, но, к
моему ужасу, это оказался катафалк; у меня упало сердце.
Я посмотрел вверх на наши окна: шторы были опущены!