"Э.У.Хорнунг. Фаустина" - читать интересную книгу автора

норы. Револьвер я взял не для себя. Я взял его для Фаустины и научил ее
пользоваться им. Внизу у моря я заставлял ее стрелять в свечи, укрепленные
на скалах. Грохот иногда был страшный, но вверху над нами ничего не было
слышно, в чем мы, к обоюдному удовольствию, убедились с самого начала. Итак,
теперь у Фаустины было оружие, чтобы защитить себя, и я достаточно хорошо
знал ее характер, чтобы не сомневаться, что в случае необходимости она не
преминет им воспользоваться. Между нами, похоже, что наш друг Стефано тоже
не очень-то сомневался, что на уик-энд скучать не придется.
Но в субботу стало известно, что граф на этой неделе не приедет,
поскольку уезжает по делу в Рим и вовремя вернуться не успеет; поэтому все
воскресенье обещало быть мирным, соответственно этому мы и строили планы.
Таиться больше не имело смысла. "Пусть тот, кто лучше бросит кость, владеет
Фаустиной". Да, но пусть играет открыто - или вовсе не играет и катится ко
всем чертям! В воскресенье я собирался поговорить с ее родителями, а потом с
графом и со Стефано, как только они соизволят объявиться. Учти, что у меня
не было никакого желания возвращаться к нелегальному существованию в опасной
близости от "Уормвуд скрабз". Меня вполне устраивала жизнь с Фаустиной на
берегу Неаполитанского залива. А первобытный дикарь во мне просто ликовал от
перспективы добыть награду в честном бою.
Мы с Фаустиной договорились встретиться в субботу в последний раз
тайно, внизу у моря, как только стемнеет. Ни я, ни она не имели привычки
беспокоиться, если кто-то из нас задерживался даже на несколько часов, -
каждый был уверен, что другой в конце концов придет, в таком ожидании даже
было свое очарование. Но в тот раз я и правда потерял терпение, не внизу, а
наверху, когда direttore[5] то под одним предлогом, то под другим никак не
хотел меня отпускать, пока я не заподозрил недоброе. Не то чтобы он требовал
сверхурочной работы, этот direttore, чья единственная вина заключалась в
рабском подчинении нашему общему хозяину. Было совершенно ясно, что он
действует согласно тайному распоряжению самого Корбуччи, и как только я об
этом догадался, то в ту же минуту и спросил его напрямую, так ли это. Да,
так; этот человек, к счастью не обладавший сильным характером и даже как-то
стыдившийся, что приходится в силу обстоятельств в открытую задерживать
кого-то, пожимая плечами, сразу признал это.
Граф, обнаружив, что надо ехать в Рим, послал за ним и сказал ему, что
сожалеет, что именно сейчас приходится уезжать, потому что помимо других дел
он хотел еще решить вопрос о Фаустине. Стефано рассказал ему о своем
скандале с ней, более того, рассказал, что это было из-за меня. Так вот,
граф решил сделать свое черное дело, чего бы это ему ни стоило. Он собирался
заняться мною по возвращении, а пока, чтобы я в его отсутствие не попытался
воспользоваться удобным моментом, велел этому послушному direttore загружать
меня работой днем и ночью. Я обещал не выдавать беднягу, но в то же время
сказал ему, что не имею ни малейшего намерения ни минутой больше оставаться
на работе.
Было очень темно, и я только помню, как головой сшибал апельсины, когда
бежал вверх по длинным, пологим ступеням, которыми заканчивалась дорожка
между домиком direttore и самой виллой. Позади виллы, как я уже говорил,
были сад и голый утес, где оканчивалась лестница. Перед тем как нырнуть в
темную шахту в скале, я еще раз увидел звезды прямо над головой, факелы
рыбаков далеко внизу, береговые огни и малиновый иероглиф Везувия. И это был
последний раз, когда я мог безмятежно наслаждаться очарованием этого края.