"Роберт Говард. Викинги в боксерских перчатках ("Моряк Костиган")" - читать интересную книгу автора

не терпелось меня прикончить.
Но я уже был вне себя от ярости и успел начисто забыть и о Старике, и о
его дурацком пари. Я встретил противника таким хуком слева, что у него чуть
башка не слетела с плеч. Шведы завыли от восторга. Я пошел в наступление и
заработал обеими руками, стараясь попасть Хакону в сердце и сбить дыхание.
Мы провели быстрый обмен ударами в ближнем бою, и внезапно Хакон упал.
Правда, он скорей поскользнулся, чем упал от удара, но он был не глуп и стал
дожидаться конца отсчета, отдыхая на одном колене.
Я стал следить за движением руки судьи, стараясь запомнить, как
произносятся на незнакомом языке числительные, однако Ярссен вел отсчет не
на том языке, на котором считал секунды мне! Потом до меня дошло: мне он
считал на шведском, а Хакону - на датском. Эти языки очень схожи, но для
меня, не знающего ни одного слова ни на том, ни на другом, их отличий вполне
хватило, чтобы вконец запутаться. Тут я понял, что мне предстоит веселенький
вечерок.
На счет "девять" (я сосчитал взмахи судейской руки) Хакон вскочил и
накинулся на меня как бешеный. Я отбивался вполсилы, а шведы издавали
возгласы удивления по поводу перемены, происшедшей со мной после
стремительного первого раунда.

* * *

Я не раз говорил, что боец не может драться в полную силу, если его
мысли заняты чем-то другим. Передо мной стояла занятная задачка, о решении
которой стоило побеспокоиться. Если прекратить бой, то я окажусь
распоследним трусом и буду презирать себя до конца жизни, а мои друзья по
судну потеряют последние деньги, впрочем, как и шведы, что поставили на меня
и болели за меня, как за родного брата. Я не мог предать их. С другой
стороны, в случае моей победы Старик потеряет судно, в котором заключено все
его состояние и которое он любит, как родную дочь. Эта потеря разобьет ему
сердце и сделает его нищим. Вдобавок ко всему, независимо от исхода матча,
этот негодяй Ярссен собирался объявить зрителям, что я никакой не швед.
Всякий раз, когда мы входили в клинч, я бросал взгляд на Ярссена, и тот
многозначительно прикасался к синяку под глазом. Я пребывал в самом мрачном
настроении и ужасно хотел испариться или что-нибудь в этом роде.
Когда в перерыве между раундами я снова оказался на своем табурете,
Старик опять стал упрашивать меня поддаться, а Билл с помощниками требовали,
чтобы я встряхнулся и прикончил Торкилсена. Мне казалось, что я сойду с ума.
Четвертый раунд я начал неторопливо, и Хакон, решив, что я растратил
боевой дух (если он вообще у меня был), нанес мне три быстрых безответных
удара по лицу.
Я вынудил его войти в клинч, напоминавший медвежьи объятия, из которых
ему было никак не вырваться. И вот пока мы напряженно обменивались ударами,
Торкилсен выплюнул мне в лицо какие-то слова. Понять их я не мог, но по
интонации уловил общий смысл. Он обозвал меня трусом! Меня, Стива Костигана,
грозу всех морей!
С диким воплем я вышел из клинча и нанес Хакону смертельный удар правой
в челюсть, от которого он едва не рухнул. Прежде чем мой противник успел
обрести равновесие, я набросился на него и стал молотить как безумный, забыв
обо всем на свете и помня лишь одно: я - Стив Костиган, лучший боец с самого