"Майкл Джон Харрисон. Вирикониум " - читать интересную книгу автора

прикусил губу. Он отвернулся, сел и начал набивать рот хлебом.
- Если бы вы жили там, вы бы делали то же самое, что и я! - невнятно
проворчал он. - Что там еще делать?
- Я живу в этом городе, сколько себя помню, и даже дольше. И никого не
убил.
Наступило тягостное молчание. Старик сидел, свесив голову так, что
касался подбородком груди и, казалось, полностью погрузился в свои мысли.
Жаровня с углем потрескивала - она уже остывала. Сквозняк подхватил край
гобелена, и тот вздыбился, словно рваная занавеска в окне на бульваре Озман.
Коты украдкой точили когти, прячась в тени за стульями. Иньяс Ретц поел,
выпил и вытер губы; потом поел еще и снова вытер рот. Убедившись, что старик
за ним не наблюдает, он без всякого стеснения принялся разглядывать
стального орла, потом встав и сделав вид, что хочет выглянуть в окно,
мимоходом потрогал его.
- С какими ужасами мы вынуждены сталкиваться изо дня в день! - внезапно
воскликнул старик и тяжело вздохнул. - Я слышал разговор философов в кафе:
"Мир настолько стар, что материя, из которого он сделан, больше не знает,
какой ей надлежит быть. Первоначальный образец безнадежно стерся. История
повторяется снова и снова - этот город и несколько ужасных событий... не в
точности, а так, словно тень, повторяет очертания предмета. Как будто
материя больше ничего не понимает и хочет стать чем-то иным".
- Мир - это мир, - отозвался Иньяс Ретц. - Что бы о нем не говорили.
- Смотри на гобелен.
Ретц повиновался.
Картинка, которую он уже успел разглядеть, с горной тропкой и чахлыми
тисовыми деревьями, оказалась больше, чем ему показалось сначала. По дорожке
брел лысый человек. Над ним в воздухе парила большая птица. На заднем плане
уходили к горизонту горы, прорезанные долинами. Никаких швов Ретц не
заметил. Узор был соткан очень тщательно, все - как живое. Казалось, он
смотрел в окно. Кожа у человека на дорожке отливала желтизной, его плащ был
синим. Он ссутулился, опираясь на посох, словно запыхался. Внезапно, без
всякого предупреждения, путник повернулся и посмотрел с гобелена на Ретца. В
тот же миг гобелен чуть дрогнул от холодного дыхания сквозняка, пахнуло
сыростью, и картинка распалась.
Ретц задрожал. Откуда-то издали донесся голос старика:
- Не надо так пугаться.
- Она живая, - прошептал мальчик. - Маменька Були...
Но прежде чем он договорил, на гобелене возникла другая сцена.
Рассвет над Вирикониумом. Небо напоминает перевернутую свинцовую чашу,
полную облаков, тронутую по краям окислом. Дождь заливает Протонный Круг,
опирающийся на сотню колонн из черного камня и спиралью уходящий к дворцу.
Посреди холодной древней дороги стоят то ли два, то ли три человека в
огненно-алой броне, наблюдая, как еще один бьется со стервятником, сделанным
из металла. Лицо бойца страшно истерзано. Он упал на колени, плащ у него на
плечах потемнел от дождя и крови. Однако перевес на его стороне. Вот он
устало поднимается на ноги и швыряет птицу к ногам зрителей. Те тут же
отворачиваются, словно не желая признавать его победу.
И тут человек обернулся и посмотрел с гобелена. На щеках, где клюв
птицы коснулся его, висели клочья мяса. Седой старик... Взгляд его был полон
сожаления. Потом губы бойца зашевелились, и он исчез.