"Магсуд Ибрагимбеков. Кто поедет в Трускавец" - читать интересную книгу автора

подворотен, как минимум, н'а высокое звание тигриного.
Я увидел ее издали, сразу, как только она вышла из-за угла на нашу
улицу. Но почему-то не пошел ей навстречу, как только что собирался, а
продолжал стоять все то время, что она легко и стремительно шла по
бескрайней плоскости улицы в холодном призрачном свете газосветных ламп. Она
подошла ко мне и мол-ча положила голову мне на грудь.
Может быть, из-за света ночных фонарей, придавших проис-ходящему налет
нереальности, но мне вдруг показалось, что это все как две капли воды похоже
не очень красивую сцену из ста-рой картины, которую я видел не так давно в
кинотеатре пов-торного фильма, и я мельком подумал, что совсем необязательно
чтобы темные окна окружающих зданий видели эту же сцену,... (да она ни была
прекрасна, при моем участии. И еще я никак не мог вспомнить точного названия
фильма, несмотря на то, что оно вертелось у меня на кончике языка, не мог -
и все. Не то "Знак Зорро", не то "Кардинальская мантия"... А потом
неза-метно для себя я перестал ломать над этим голову скорее всего потому,
что ведь до смехотворного ясно, как это неважно- вспоминать точное название
какого-то старого сентиментального и наивного фильма, из тех, что время от
времени крутят для любителей...
Ока не сказала ни одного слова, не сделала ни единого дви-жения, она
просто стояла посреди улицы, прижавшись всем те-лом ко мне, и я ощутил тепло
ее, проникшее ко мне сквозь ткань платья и рубахи, запах ее волос и ласку
ладоней, сжимавших мои плечи.
Мы проговорили всю нашу последнюю ночь, вернее весь остаток ее, до
самого рассвета, это был длинный монолог, про-износимый ею горячо и
сбивчиво, и это так было непохоже на нее, знающую высокую цену сарказма и
иронии, пристойно и разумно раскрывающих занавес ровно настолько, чтобы было
позволено зрителю увидеть и услышать лишь то, что приготовил для них
режиссер, и ничего больше...
Я слушал с изумлением и жалостью к ней, задавая себе вопрос, не
пропустил ли я тот первый момент, когда мне надо было остановиться и
задуматься, увидев во тьме искры и по-чувствовав запах горящего дерева и
раскаленного металла, и не упустил ли я по беспечности или в силу эгоизма
даже второй, уже всерьез грозящий увечьем, но все же еще не гибельный для
хрупкого здания миг, когда надо было немедля сорвать огне-тушитель и
попытаться отогнать от крыльца и стен протянув-шиеся к ним жадные оранжевые
языки...
Я перестал задавать себе эти вопросы, потому что услышал ответ в ее
словах, увидел его в ее глазах. Я видел пламя, с ревом вырывающееся из окон,
услышал жуткий треск обрушив-шихся стропил и перекрытий, почувствовал на
лице своем не-стерпимый жар, погасить который было уже не под силу ни одной
пожарной команде...
И еще она сказала, что в ее памяти останется каждая мину-та наших
встреч, и я знал, что это правда, и что она благодарна мне за все, и что это
чувство останется в ней навсегда...
Она заснула, когда было уже светло, и лучи солнца окрасили кожу ее
прекрасного, совершенного по форме тела в нежный розовый цвет, покрыли
прозрачным, золотистого оттенка лаком бесценную картину, не менее древнюю,
чем история человечест-ва, и это было последнее, что запечатлелось в моем
сознании перед тем, как я закрыл глаза.
Это был сон без видений, душный кошмар, объявший все существо мое