"Илья Ильф, Евгений Петров. Прошлое регистратора ЗАГСа" - читать интересную книгу автора

бумагой, из которого торчало горлышко шампанской бутылки.
- Разришиты стаканчик шенпански! - сказал Ипполит Матвеевич,
представляясь истинным горцем.
Прокурорша нежно улыбнулась и спустила с плеча кувшин.
Ипполит Матвеевич, задержав дыхание, смотрел на ее голые, парафиновые
руки, неумело открывающие бутылку. Он выпил шипучку, не почувствовав даже
вкуса. Голые руки Елены Станиславовны смешали все его мысли. Он вынул из
жилетного кармана сотенный билет, положил его на край скалы из бурого
папье-маше и, громко сопя, отошел. Прокурорша улыбнулась еще нежней,
потащила кредитку к себе и молвила музыкальным голосом:
- Бедные дети не забудут вашей щедрости. Ипполит Матвеевич издали
прижал руки к груди и поклонился на целый аршин глубже, чем кланялся обычно.
Разогнувшись, он понял, что без прокурорши ему не жить, и попросил секретаря
представить его новому прокурору. Прокурор был похож на умную обезьяну.
Прогуливаясь с Ипполитом Матвеевичем между замком Тамары и чучелом орла,
державшим в клюве кружку для пожертвований, прокурор Боур проворна чесал у
себя за ухом и рассказывал последние петербургские новости.
С Еленой Станиславовной Воробьянинову в этот вечер довелось
разговаривать еще несколько раз по поводу бедственного положения приютских
детей и живописности старгородского парка.
На следующий день Ипполит Матвеевич подкатил к подъезду Боуров на
злейших в мире лошадях, провел полчаса в приятнейшей беседе о бедственном
положении приютских детей, а уже через месяц секретарь суда конфиденциально
шепнул в мохнатое ухо следователя по важнейшим делам, что прокурор "кажется,
стал бодаться", на что следователь с усмешкой ответил: "Це дило треба
розжувати", - и рассказал очень интересное дело, слушавшееся в городе Орле и
окончившееся оправданием мужа, убившего изменницу-жену.
Во всем городе дамочки заливались по-соловьиному. Мужья завидовали
удачливости Воробьянинова. Постники, трезвенники и идеалисты забрасывали
прокурора анонимными письмами. Прокурор читал их на заседаниях суда, ловко и
быстро почесывая за ухом. С Воробьяниновым он был любезнее прежнего.
Положение его было безвыходным - он ожидал вскоре перевода в столицу и не
мог портить карьеры пошлым убийством любовника жены.
Но Ипполит Матвеевич позволил себе совершенную бестактность: он велел
выкрасить свой экипаж в белый цвет и прокатился в нем вместе с угоревшей от
любви прокуроршей по Большой Пушкинской улице.
Напрасно Елена Станиславовна прикрывала мраморное лицо вуалеткой,
расшитой черными птичками, - ее узнали все. Город в страхе содрогнулся, но и
этот любовный эксцесс не оказал на прокурора никакого действия. Отчаявшиеся
постники, трезвенники и идеалисты стали бомбардировать анонимками самое
министерство юстиции. Товарищ министра был поражен трусостью окружного
прокурора. Все ждали дуэли. Но прокурор по-прежнему, минуя оружейный
магазин, катил каждое утро к зданию судебных установлений, с грустью
поглядывая на фигуру Фемиды, державшей весы. В одной их чаше Боур явственно
видел себя санкт-петербургским прокурором, а в другой - розового и наглого
Воробьянинова.
Все кончилось совершенно неожиданно: Ипполит Матвеевич увез прокуроршу
в Париж, а прокурора перевели в Сызрань. В Сызрани прокурор прожил долго,
заслал человек восемьсот на каторгу и в конце концов умер.
Когда через год они вернулись назад, Старгород был завален снегом.