"Сборник воспоминаний об И.Ильфе и Е.Петрове" - читать интересную книгу автора

милицейский свисток, и беспатентные торговцы, толкая пешеходов корзинами и
лотками, медленно и нахально разбегались по переулкам. Москвичи смотрели на
них с отвращением. Противно, когда по улице бежит взрослый, бородатый
человек с красным лицом и вытаращенными глазами. Возле асфальтовых котлов
сидели беспризорные дети. У обочин стояли извозчики - странные экипажи с
очень высокими колесами в узеньким сиденьем, на котором еле помещались два
человека. Московские извозчики были похожи на птеродактилей с
потрескавшимися кожаными крыльями - существа допотопные и к тому же пьяные.
В том году милиционерам выдали новую форму - черные шинели и шапки пирожком
из серого искусственного барашка, с красным суконным верхом. Милиционеры
очень гордились новой формой. Но еще больше гордились они краевыми
палочками, которые были им выданы для того, чтобы дирижировать далеко не
оживленным уличным движением.
Москва отъедалась после голодных лет. Вместо старого, разрушенного быта
создавался новый. В Москву понаехало множество провинциальных людей для
того, чтобы завоевать великий город. Днем они толпились возле биржи труда.
Ночевали они на вокзалах и бульварах. А наиболее счастливые из завоевателей
устраивались у родственников и знакомых. Сумрачные коридоры больших
московских квартир были переполнены спящими на сундуках провинциальными
родственниками.
Ильфу повезло. Он поступил на службу в газету "Гудок" и получил комнату
в общежитии типографии в Чернышевском переулке. Но нужно было иметь большое
воображение и большой опыт по части ночевок в коридоре у знакомых, чтобы
назвать комнатой это ничтожное количество квадратных сантиметров,
ограниченное половинкой окна и тремя перегородками из чистейшей фанеры. Там
помещался матрац на четырех кирпичах и стул. Потом, когда Ильф женился, ко
всему этому был добавлен еще и примус. Четырьмя годами позже мы описали это
жилье в романе "Двенадцать стульев", в главе "Общежитие имени монаха
Бертольда Шварца".
Я не могу вспомнить, как и где мы познакомились с Ильфом. Самый момент
знакомства совершенно исчез из моей памяти. Не помню я и характера
ильфовской фразы, его голоса, интонаций, манеры разговаривать. Я вижу его
лицо, но не могу услышать его голоса.
Я отчетливо вижу комнату, где делалась четвертая страница газеты
"Гудок", так называемая четвертая полоса. Здесь в самом злющем роде
обрабатывались рабкоровские заметки. У окна стояли два стола, соединенные
вместе. Тут работали четыре сотрудника. Ильф сидел слева. Это был
чрезвычайно насмешливый двадцатишестилетний человек в пенсне с маленькими
голыми толстыми стеклами. У него было немного асимметричное, твердое лицо с
румянцем на скулах. Он сидел, вытянув перед собой ноги в остроносых красных
башмаках, и быстро писал. Окончив очередную заметку, он минуту думал, потом
вписывал заголовок и довольно небрежно бросал листок заведующему отделом,
который сидел напротив. Ильф делал смешные и совершенно неожиданные
заголовки. Запомнился мне такой: "И осел ушами шевелит". Заметка кончалась
довольно мрачно - "Под суд!"
В комнате четвертой полосы создалась очень приятная атмосфера
остроумия. Острили здесь беспрерывно. Человек, попадающий в эту атмосферу,
сам начинал острить, но главным образом был жертвой насмешек. Сотрудники
остальных отделов газеты побаивались этих отчаянных остряков.
Для боязни было много оснований. В комнате четвертой полосы на стене