"Наталия Ипатова. Леди декабря" - читать интересную книгу автора

добровольно сюда не сунется, и я могу быть спокоен за сохранность моих
сокровищ. Так что мы сосуществуем в рамках взаимовыгодного соглашения. А
Боско их терпеть не может.
Я на минуту задумался о том, какие сказки и песни могли бы поведать
библиотечные ученые баюны с императорскими прозвищами, а потом, пряча
улыбку, сказал:
- Март - время, когда пробуждается любовь. Лорд Перегрин, когда мне будет
позволено продолжить мой путь?
Он стряхнул с себя котов и поднялся.
- Хоть сейчас, если на то будет ваша воля, и если вы не нуждаетесь в
отдыхе. Постойте. Я дам вам Ключи.
Он скрылся во тьме уходящих в бесконечность стеллажей и вынырнул отуда,
белесый, как ночной мотылек, смущенный, не слишком уверенный в себе.
- Вот, - сказал он, с поклоном передавая в мои руки пушистые белые цветы.
Я узнал в них подснежники. - Передайте, пожалуйста, от меня госпоже Мидори.

4. Госпожа цветов

Мне казалось, что за моим плечом все еще маячит тень мальчика в черном,
однако сделав шаг, я оказался совсем в иной обстановке. Перегрин со мною
не пошел. Видимо, застеснялся. Смутился и я, оглянувшись по сторонам.
Мрачный сырой замок с углами, полными зловещих тайн, куда-то исчез,
наверное, остался в марте. Я находился в крохотной комнатке с бумажными
стенами, забранными в черные решетчатые рамы. Окон не было, но солнце
просвечивало бумагу насквозь, и по стене качалась тень какой-то цветущей
ветки. Там, за стеной, пели невидимые птицы, и больше не было ни звука. Я
стоял дурак дураком, посреди квадратика сверкающего чистотой пола, в своих
нелепых унтах, теплых штанах и огромном свитере, и голова моя касалась
крыши, а передо мной на циновке сидела девочка апрельского возраста -
что-то, по моим расчетам, около четырнадцати лет.
- Подснежники, - сказала она. - Какая прелесть!
- Это от милорда Перегрина, - растеряно сказал я. - Имею честь говорить с
госпожой Мидори?
Нисан, как я могу не узнать тебя в цветении твоих садов? Глядя на нее, я
понял всю глубину неловкости юного лорда Марта, для которого она была той,
о ком не говорят дурно. Я бы и сам в тринадцать лет боялся лишний раз
посмотреть в ее сторону. Она была красавица. Нежная, как цветок сливы.
Черные волосы, гладкие и тяжелые, подстриженные в кружок, узкое
продолговатое личико - дынное семечко, как говорят в Японии, когда хотят
определить эталон красоты. Нижнее кимоно ее было черного цвета, и от него
виднелись только воротничок, часть грудки и манжеты, плотно облегающие
запястье. А верхнее струилось серебристым водопадом и пышными складками,
как волнами, разливалось по всей поверхности пола за исключением места,
где топтался я. В талии ее перетягивал черный шелковый пояс с огромным
бантом на спине, похожим на бабочку "мертвая голова". Белые стены, черные
рамы, мечущаяся по стене тень: вся сцена была решена в графическом ключе.
На стене висело традиционное какэмоно - полотнище белого шелка с
иероглифами стихотворения, написанными вертикально. Госпожа Мидори сидела
на пятках, окруженная озерцом своего кимоно и множеством бонсай в глиняных
горшках и плошках. В отличие от прошлых моих хозяев, исключая, разумеется,