"В.Ю.Ирхин, М.И.Кацнельсон "Уставы небес" 16 глав о науке и вере [R]" - читать интересную книгу автора

того времени было давление со стороны официальной советской идеологии и
желание сделать свои идеи более доступными для ученых социалистических стран
(тогда достаточно авторитетных и многочисленных благодаря государственной
поддержке). Н. Бор и М. Борн старались идти на уступки материалистической
философии, по крайней мере, в вопросах терминологии (см. книгу Лаурикайнена,
где говорится о влиянии на Бора советского физика Фока). В то же время, они
безусловно не были ни материалистами, ни позитивистами. М. Борн писал:
Но я сержусь за то, что ты упрекаешь меня в позитивистских идеях; этого
как раз мне только не хватало. Этих парней я терпеть не могу (из письма А.
Эйнштейну 31.03.48, цит. по: Эйнштейновский сборник 1972, М., Наука, 1974,
с. 48).
Н. Бор всю жизнь глубоко интересовался творчеством такого религиозного
философа как С. Кьеркегор, а также восточными религиями. Интересно отметить,
что, получив за научные заслуги дворянство, он выбрал в качестве герба
известный китайский символ инь и ян. Интерес к восточной философии
проявлялся и у ряда других физиков, например, у Д. Бома, который практиковал
индуистскую традицию. И. Раби писал о Р. Оппенгеймере (одном из создателей
атомной бомбы):
Я понял его (Оппенгеймера) проблему... Его проблемой было
самоотождествление (личность, identity)... Оппенгеймер желал любых
переживаний (experience). В этом смысле он никогда не концентрировался. По
моим ощущениям, если бы он изучал Талмуд и еврейский, а не санскрит, он стал
бы более великим физиком (цит. по: R. Rhodes, Dark Sun, N.Y., 1995, p. 241).
Обсуждать философские поиски и взгляды ведущих деятелей советской
науки, пожалуй, не вполне корректно. Разделяя судьбу других общественных
явлений, наука не могла формироваться в условиях свободного выбора, что вело
к ряду трагических противоречий.
Потеря корней и утрата традиции невротизируют массы, готовя их к
коллективной истерии, а коллективная истерия требует коллективной терапии,
состоящей в уничтожении свободы и установлении террора. Те государства, где
властвует рационалистический материализм, имеют тенденцию превращаться не
столько в тюрьмы, сколько в сумасшедшие дома (К.Г. Юнг, AION, с.207).
Марксизм, как и всякое развитое учение, в принципе давал возможность
обсуждения достаточно глубоких вопросов, примыкая в конце концов - через
Маркса и Гегеля - к достаточно глубокой, хотя и искаженной,
иудео-христианской традиции. Однако реально (особенно начиная с сороковых
годов) официальный "марксизм" представал в настолько неприглядной форме, что
(в значительной мере в силу подсознательного протеста) большинство советских
исследователей придерживалось позитивистских взглядов. Подобные взгляды едва
ли способствовали их научному творчеству, об истинных механизмах которого
сейчас можно только гадать (по-видимому, революция в России, устранив
социальные преграды, действительно позволила освободить творческий
потенциал, накопленный за много поколений в патриархальном обществе).
Впрочем, постановка мировоззренческих вопросов в советских научных кругах
едва ли была на уровне даже стандартного философского позитивизма, который
обсуждается в гл.5. Уместно процитировать следующие воспоминания о Л.Д.
Ландау:
Мне не приходилось видеть другого человека со столь цельным (для нас
горькая ирония - В.И., М.К.) мировоззрением. Дау часто повторял, что он -
последовательный марксист. Вспоминаю семинар, на котором вспыхнула дискуссия